«Милость особая»: письма о войне

Эти воспоминания о жизни в тылу собраны в рамках проекта «Наша летопись» благотворительного фонда «Старость в радость» http://www.starikam.org/home/memorial/.

Почему вы не радуетесь?
Частный сектор. Дома вокруг деревянные, одноэтажные.
9 мая 1945 года. Женщины из соседних домов вышли на улицу – смеются, радуются, обнимаются. Я, девчонка, смотрю на них, тоже радуюсь.
Из дома напротив вышла женщина, не старая, одета в домашнюю серо-темную одежду, остановилась около своего палисадника, руки фартуком вытирает. Стоит. Молчит. Серьезная.
Я перехожу улицу, подхожу к ней, спрашиваю: «Почему Вы не радуетесь? Ведь война кончилась!» Она мне отвечает: «Мой-то сыночек никогда ко мне не вернется!» Я сразу заткнулась, радость пропала, я замолчала. Чуть постояла, глядя на нее, опустила голову, повернулась и пошла к своим знакомым женщинам. Они продолжали бурно радоваться, а я встала рядом, чуть сбоку, и молчала. Эту историю я запомнила на всю жизнь. И чувства, которые я тогда пережила, переживаю снова и снова…

В конце этого же лета (оно было долгим, жарким) к нам пришли с моим родственником три пленных японца: молодые розовощекие, вежливые, услужливые. Ходили они без конвоя, но обязательно с кем-то из мужчин с предприятия, к которому были приставлены. Потом они приходили еще с ним же. Сделали и подарили мне очень красивый по тем временам ящичек-чемоданчик из фанеры красного цвета, с ручкой, чтобы носить, с замочком-крючком. Его можно было и носить, и дома пользоваться. В нем в разное время у меня были книги, одежда, шитье. Долго он был у меня…

После войны в городе появились безногие мужчины. Передвигались они сидя на дощечках с колесиками, отталкиваясь какими-то деревяшками в руках. Смотреть на них было больно. Потом их не стало на улицах. Говорили, что их всех собрали и изолировали. Многие из них там спились. Вспоминать об этом и сейчас тяжело. Не было тогда психологов, не нашлась им работа по их силам, да и вниманием с уважением они, думается мне, были обделены.

Ходили мы, дети, и к раненым, которых разместили в зданиях наших школ. Стихи читали, пели. Но это я плохо помню».

Белова Н.И.

Долгожданная зима

«Вот и пришла долгожданная зима 1941 года. Мы отучились шесть месяцев на ткача и приступили к самостоятельной работе. Из-за сильных-сильных морозов пришлось ночевать на фабрике. Мы уходили в не очень шумный цех и там замертво падали в сон. Я стала получать 600 г. хлеба по карточке, а работать пришлось по 12 часов. Мне дали два станка. Я работала самостоятельно. Бомбили нас часто. Сначала мы уходили в бомбоубежище, а потом не стали. Еще одна забота нас одолела: появились такие белые вши, которые очень кусались. Мы не знали, как с ними быть: только перещёлкаешь, а они опять. Мечтали поспать в белых, чистых постелях, раздевшись.
В нашем буфете была большая буфетчица Галя. Она плохо видела, и когда к ней попадали оторванные наши карточки, она приглядывалась и не замечала, что в них заложена туфта. Дело в том, что один наш мальчик из стограммовой карточки делал четырехсотграммовую и подбирал под цвет. Мы, конечно, знали об этой махинации, но молчали. Наконец, Галя сказала, что кроме детдомовцев она никому не отпускала на отрезанные талоны. Галя плакала. Нам было жалко ее. Мы сознались, но мальчика этого не выдали. Нас за это послали на лесозаготовку. Выдали нам бахилы, и мы отработали там пятнадцать дней. Как ни странно, но нам не хотелось уезжать оттуда.»
Из воспоминаний Павловой Н.Ф.

 Покалеченные живые

«Война продолжалась. Продолжалась битва за Сталинград. 2-го февраля завершилась Сталинградская эпопея — сомкнулось кольцо окружения.
Однако Сталинград был практически полностью разрушен, и по стране прозвучал призыв комсомольцев на его восстановление. Я была, как и большинство народа во время войны, отчаянной патриоткой. И я не могла остаться в стороне, выражаясь высоким стилем. Вместе с подружкой Яной Радкевич мы направились к Елене Владимировне Куйбышевой, которая возглавляла тогда Радиокомитет. Е.В. обратилась ко мне: «А мама тебя отпускает?», на что я гордо ответила: «Я же комсомолка!» Она тяжко вздохнула и подписала наши заявления. Мне было 17 лет, Яне – 18.
В Сталинград из Куйбышева мы плыли на пароходе, перед которым пустили две баржи, так как в Волге было много мин. Говорили, что первая из этих барж взорвалась на мине. Доплыли мы до города Красноармейска, откуда по одноколейке доехали до Сталинграда. Это было 3-е или 5-е мая 1943 года.
На вокзальной площади целых зданий вообще не было. Вместо них были гигантские кучи битого кирпича вперемешку с деталями быта: сломанной мебели и других останков человеческого жилья.
Посреди площади был разрушенный фонтан, окружённый хороводом гипсовых фигурок пляшущих малышей. Эти «детишки» были страшно покалечены: у одних снесены головки, у других – ножки, ручки. У меня было жуткое чувство: мне казалось, что это – покалеченные живые… »
Из воспоминаний Ольи Максовны Пурыжинской (проект «Наша летопись»)

«Никто не забыт – ничто не забыто»

Мне 83 года, я и все мои родственники — коренные москвичи. Во время войны жили в Москве на Русаковской ул. д. 1 (недалеко от трех вокзалов).
Война застала нас на даче в г. Пушкино, где снимали комнатку. Ночью вдруг услышали стук по крыше одноэтажного дома, думали – град. Выйдя на улицу, услышав крики, увидели полыхающие дома – было как днем светло от горевших домов (комнатка наша была без окна, и мы не могли видеть свет от полыхающих домов).
Горела вся деревня недалеко от станции Пушкино, за речкой, от зажигательных бомб.
Хозяйка дома, где мы снимали подешевле комнатку, вынесла икону Казанской Божьей Матери, обнесла вокруг дома, и – чудо: один дом не пострадал ни от зажигательных бомб, ни от перекинувшегося огня с соседних строений.
Кто-то крикнул: «Ложитесь на землю!»
Показался немецкий самолет, так низко пролетавший, что до сих пор в памяти вижу голову летчика в кожаном шлеме и в очках летных, строчащим из пулемета по людям.
Братику было 5 месяцев, и он кричал от страха, а ему затыкали рот кляпом, чтоб не услышал вражеский летчик и не расстрелял нас, ребятишек.
Пережив дачный ужас, мы уехали в Москву, в свою комнату на четвертом этаже пятиэтажного дома. Во время воздушной тревоги уходили в бомбоубежище (это полуподвал под домом, где был красный уголок). В результате так привыкли к воздушным налетам, что оставались на четвертом этаже в комнате коммунальной квартиры.
Иногда прятались в метро на станции Красносельская, сидели в тоннеле между рельсов на деревянных досках. Школа, что была против метро, была переоборудована под госпиталь для раненых, и мы, дети, ходили и помогали, как могли, и самодеятельность проводили, развлекая солдатиков.
Мы, дети, а нам уже было от 10 до 15 лет (нас в Москве еще живых осталось 4 человека), не только жили в страхе и голодные, а мужественно переносили невзгоды войны и своим трудом старались помочь родине – вязали шапочки под шлем, носки (в школе №323 там было организованно это мероприятие, иногда тоненький кусочек хлебушка давали, а в №319 школе – щи из квашеной капусты, не щи, а воду с плавающей капусткой).
Поддерживали бойцов и на фронте, переписывались; уголки, а не конверты, были бесплатно.
После окончания войны по Краснопрудной улице от вокзалов Комсомольской площади вели великое множество военнопленных немцев в сопровождении конной милиции, и одному пленному лошадь наступила на ногу. По-человечески было жалко, не было озлобленности детского сердца даже к врагу из-за сломанного детства, прошедшего в страхе, голоде и холоде в Первопрестольной столице. Жаль только то, что человечество не может понять, что жизнь дается только раз на земле, и ее надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, причиняя горе и слезы, страх и город – не только человеку, но и всякому живому существу в этой временной жизни.

P.S. Когда отступили немцы, детей послали в «колхоз» на полевые работы – собирать крапиву и т.д. (вообще зелень для еды, так как был голод). Нас расселили в уцелевшие дома в Волоколамском районе. Руководитель (вожатый) говорит: «Подождите, в доме обгоревший труп танкиста».
Все очень страшно и ранимо для детской души.
Я помню всегда как говорила я маме: «Когда хлебушка досыта наедимся?» А сейчас хлебушек выбрасываем, так как не знают люди голода в Москве.

Шишкалова Лидия Петровна (проект «Наша летопись»)

Наш бог – совесть

1943 год, пр. Благодатный: глухая тайга, сопки, распадки, ключи с ледяной водой, весь день летом – с 10:00 до 16:00, морозы под 40, камни и никакой почвы, все, кроме воды и пиломатериалов, привозное. Мужчины мобилизованы (200 человек), гок(???) закрыт, а потом и шахта, мама в свои 25 лет идет сторожить огромный склад на сваях. Ружьишко, тулуп, валенки, ночь и рев медведей за 300 метров, убегает к подруге на краю села. В начале года приезжает ревизия: пол проломлен, вытащен мешок овса, рассыпаны спички и мыло. Пошли с обыском по сторожам – у Журовых и Кузьминых не нашли ничего, а у нас обнаружили спички и мыло. Подвела рачительность – дедушка до следующей топки закапывал уголек в золу, а бабушка из золы варила щелок для стирки. Как ни отказывалась мама, стали ее судить.

Помню клуб, мама на сцене, мы с бабушкой в первом ряду, какой-то непонятный разговор. Бабушка вскрикивает, мы с братом (4 и 2 года) бросаемся в рев, поднялся шум и беготня. А происходило вот что. Маме присудили 3 года, из зала выскочила Кузьмина Анисья и заголосила:

«Бабы, это что ж такое будет? Натальку заберут, а куда дети? Иван сгинул на войне, дед с бабой едва ходят. А с кем ребята? Давайте сознаваться, она ничего не брала, Бог все видит!»

Прииск был новый, никакой церкви в нем не было, но Бог жил в душе каждого совестливого человека.

Взрослых осудили, но отбывать наказание заставили их 14-летних сыновей, которых, по сути, спасли от голодной смерти.

В поселке не хватало даже травы, летом пухли с голоду, пока в октябре не появлялись кедровые орехи.

Благодатный смылся, на новых картах его уже нет, только в памяти.

Маклакова Галина Ивановна, 1938 года рождения, Приморский край

Здравствуйте!

Я, Запорожец Галина Павловна (60 лет, фармацевт), посылаю в вашу Летопись рассказ, записанный со слов моей бабушки – Суминой Марии Павловны (Белоусовой) (25 марта 1905 г. – 22 декабря 2004 г.). Она прожила 99 лет!

И стихи свои о ней.

Костюм

— Бабушка, расскажи, как ты костюм за одну ночь сшила?

— Да, ох, я шила-то круто! Быстро шила! На всю деревню. Совхоз там у нас был… И вот, помню, начальник раз приходит ко мне: «Павловна, выручай! Завтра ехать в город на совещание, а у меня костюма нет, и одеть нечего». Тогда ведь бедно все жили. А он, хоть и начальник, а нет приличной-то одежды для собрания. Не было ведь в магазинах-то одежды. Материал вот только где-то достал и принес мне: «Успеешь к утру? Поезд в 7 часов идет».

Я говорю: «А приходи пораньше завтра. Попробую!» И взялась. Круто я шила-то. Уверенно! Машинка швейная у меня была ловкая. А выкройки у меня все были.

А как я их делала?

Вот старую-то одежонку распорю, когда она уже износилась, простираю, швы разглажу, на газету обведу – вот и выкройка готова! Все у меня так-то и было: и брюки, и юбки, и платья. На весь совхоз я шила. все ходили ко мне шить! И жена председателя – культурная такая, грамотная – а шила тоже у меня. И все были довольны! И детям своим все шила сама – четверо же было. Что перелицую, что скомбинирую. Голь на выдумки хитра.

— Бабушка, ну что костюм-то? Как ты? Успела?

— А как? Вот взяла, да и скроила быстро. Да и сшила уже к утру-то! Всю ночь и шила… Летом ночи – светлые. Рассвело, а я уже пуговицы пришиваю. И готово дело! Он в дверях – а костюм уже висит! Ну, он все удивлялся! А уж доволен-то как был! Радовались тогда обновке-то сильно. Вот так и угодила я начальнику-то. Все потом благодарил меня, где ни увидит: «Ну, Мария Павловна, как ты меня выручила! Век не забуду! Спасибо тебе!»

Да, круто шила я…

Взрыв и пули

Папа работал подрывником в горах, добывая камень для цемента. Ему надо было идти в смену. И он сказал, все это свыше бывает, сказал маме – собери все лучшее, что можно собрать, и пойди со мной.А у них, когда идет закладка на подрыв, где-то им надо прятаться, когда в жилу пойдут. А прятались они в тоннеле, где подрывные работы шли, недалеко. И он в этой туннели оставил нас на ночь. Сено они там скосили и мы на сене переночевали. Какой-то взрыв чувствовали. Папа закончил работу, забрал нас, стали спускаться, подходим к дому. А дома нет. А все на нервах. Папа ищет, а где же ключ? Достал, а двери нет, отрывок только с замком нашел уже потом. Получилось так, не знаю, сколько людей там то ли погибло, то ли покалечено, только знаю, что папа работал и ему от всех особых начальников в оставшиеся дома, стахановские так называемые, перевезли нас и дали прекрасную квартиру с ванной, кухней и подвал такой хороший. И в этом доме прекрасном, спасибо папе, царство ему небесное, Тимофею, смогли устроиться, сказать бы даже — хорошо.

Немец стал подходить все ближе. Стали чувствовать, что отдельно каждый здесь не сможет, страшно, и объединились все в доме, который был ближе к лесу. А главное, здесь было убежище, которое не должна была бомба пробить. Вырыли, несколькими слоями бревен переложили. Пол над этим подвалом   тоже выложили мешками с песком. И в этом подвале собралось до 13 человек. Но ни вода не поступает, ни сходить некуда. Ведра поставили в тамбуре, туда, кстати, попал снаряд, а если бы бомба попала, тогда нам всем было бы. Но источник, который был проложен, вода должна была проходить дальше к домам, он был как бы разбит и там подтекала вода.   И только там можно было набрать водичку.

И вот решили, а я была маленького роста, ну девочка, немцы видят, неужели по девочке будут стрелять из своих минометов? Ну на мою беду, когда меня послали с баллончиком трехлитровым, пробежало два солдата. И как ураган такой пошел смерч огня. Я не знаю, это какое-то чудо, я все время чувствую, что Бог рядом, в воронку из-под бомбы я как бы спрыгнула и прижалась. А баллончик остался на бровке, на высоте воронки. Когда затишье стало, я схватила этот баллончик. Чувствую, что могу бежать, и бежать уже надо было в свой подвал и, конечно же, уже без всякой воды. Прибегаю, они все молятся, Боже, пришла. А как глянули на баллончик, как помню сейчас, 23 дырки. На меня смотрят – жива, раздевайся, всю меня общупали. Потом на баллончик посмотрят, опять на меня. А ну давай опять раздевайся. Два раза меня осматривали, что нет и царапины. Вот это не Господня ли милость была особая?

Ладыгина Таисия Георгиевна        

Фото: http://nevsepic.com.ua/nostalgiya/

There are no comments

Add yours

Отменить ответ

Comment

Name

Email

Url

Введите код с картинки (CAPTCHA) *