Василий Ерошенко: Слепой путешественник

Его имя стоит в японской энциклопедии рядом с именами прославленных писателей и деятелей культуры. В Японии издавались его трех- и пятитомное собрания сочинений, несколько книг о нем. Жители Страны Восходящего Солнца называли его Айлосянке…

Великий китайский писатель Лу Синь оставил переводы сказок Ерошенко и послесловия к ним.

Философ-гуманист, рассказчик-импровизатор, поэт, музыкант, певец, шахматист, полиглот, знавший более десяти языков, — этот удивительный украинец, потерявший в детстве зрение и объехавший полмира, написал множество сказок, стихов, притч, баллад, легенд, очерков, рассказов.

Он был гением воли, героем преодоления недуга — незрячести.
Он был наследником славных украинских слепых кобзарей, которые ходили по земле, даря людям песни, думы и твердость духа.
Он хорошо известен на Востоке, хуже на Западе, но менее всего — в своем отечестве.

Современники запомнили его таким: немного наивное, почти детское выражение лица, волнистые льняные пряди волос, сапоги, косоворотка, широкий пояс с пряжкой, всегда чуть склоненная вправо голова — весь его облик проникнут каким-то артистическим достоинством.

Особенно прекрасен был его негромкий голос, выдававший в нем натуру страстную и мечтательную. На лице печальная улыбка, которую Лу Синь называл «улыбкой страдания». Во всем облике было что-то от сказочного Леля…

В этот мир Василий Ерошенко пришел под Новый год — 31 декабря (по старому стилю) 1890 года в селе Обуховка Старооскольского уезда Курской губернии, в крестьянской семье переселенцев с Украины.

Младенца понесли крестить в лютый мороз, а батюшка по случаю праздников был нетрезв и уронил ребенка в купель с ледяной водой. Ребенок выжил, но мать заметила, что ручки мальчика как бы ищут что-то в воздухе и часто промахиваются, прежде чем ухватить яркую игрушку.

Беда уже выбрала Василия, нацелилась и шла к нему — к четырем годам он ослеп навсегда… Последнее, что осталось в его памяти: синее небо, белые голуби над деревянной сельской церковкой и усмехающееся лицо матери…

Отныне весь мир его воплотился в звуках. Вскоре Вася научится ориентироваться по ним — в селе, в лесу, в поле — не хуже, чем в отцовской хате…

В Обуховке, где среди вишневых садов белые украинские мазанки соседствовали с темными рублеными русскими избами, к юному слепцу быстро привыкли и перестали удивляться, когда он шел без палки.

Местный помещик, граф Орлов-Давыдов, у которого отец Василия — Яков Васильевич Ерошенко — арендовал землю, устраивает девятилетнего мальчика воспитанником приюта «Московского общества призрения, воспитания и обучения слепых детей», действовавшего под покровительством императрицы Марии Федоровны.

В этом приюте Василий познал тайну шести выпуклых точек азбуки Брайля: из их сочетаний под пальцами рождались буквы, из букв — слова. Плотная, вся в пупырышках, бумага заговорила, зазвучала для Ерошенко голосами героев пушкинских сказов, стихов Некрасова и Шевченко. Ночью, когда школа затихала, Василий брал с собой толстый том и, водя пальцем по точкам, читал, читал… Когда все книги из приютской библиотеки были прочитаны, стал сочинять сам.

Владея хорошим слухом и голосом, он учился играть на скрипке и гитаре. Учителя прочили ему карьеру музыканта. Ерошенко поступает в Московский хор и оркестр слепых.
Каждый вечер на сцену ресторана «Якорь», что на Сухаревской площади, стал выходить высокий юноша с гитарой. Страдальческая улыбка освещала нежное, даже чуть женственное лицо. Он откидывал волнистые льняные волосы, ниспадавшие до плеч, и начинал петь. Заказывали обычно «цыганщину»; платили щедро…

Под утро Ерошенко шел ночной Москвой в доходный дом для слепых на Мещанской улице, где в комнате-пенале его ждала койка.
Заработанные деньги он отдавал вечно безработному актеру, который за это читал ему Пушкина, Андерсена и Шекспира…

А вечером — снова ресторанный чад; спертый, прокуренный воздух, пьяный говор, и визг, и хохот, и бесконечные водочные подношения. «Сколько раз мне хотелось уснуть и никогда не проснуться», — вспоминал этот период Василий…

Вмешался счастливый случай

Наконец, в его судьбу вмешался счастливый случай.

На слепого юношу обратила внимание Анна Николаевна Шарапова, родная сестра Л. Н. Толстого. Именно она и пригласила Ерошенко, поразившего ее глубиной суждений и интеллигентностью, на свои курсы эсперанто*.

Шарапова свято верила в универсальное предназначение этого искусственного языка и переводила на эсперанто даже книги своего брата. Обнаружив у Василия блестящие способности, она стала его духовным наставником и старшим другом.

Анна Николаевна посоветовала Ерошенко продолжить свое музыкальное образование, — но, так как в России слепых в консерваторию не принимали,

Шарапова обратилась в лондонскую Королевскую музыкальную академию для незрячих.

Тем временем Василий начал усиленно изучать эсперанто и уже через два месяца заговорил на новом для него языке.

Из Лондона пришел вызов. В 1912 году слепой музыкант берет билет третьего класса и сам-один отправляется в путь. Зеленая звездочка, символ общества любителей эсперанто, помогла Василию перебраться через четыре страны в Англию.

Его передавали по «зеленой эстафете» от одного эсперантиста к другому. «Могу сказать, что лампа Аладдина не могла бы помочь мне больше, чем зеленая звездочка эсперанто», — позднее писал Ерошенко.

В Лондоне он усиленно изучает английский язык и классическую музыку, посещает библиотеки и музеи, чтобы углубить свои познания в вопросах мировой истории и культуры.
В английской периодике появляются первые стихи Ерошенко, которые начинаются словами:

«Счастливейшего человека нет на свете,
Я вижу солнце, я вижу свет…»

На английском языке он пишет сказки для детей. Они были изданы и вызвали одобрительные отзывы британских критиков.

Затем Василий едет в Париж, изучает французский язык, слушает лекции в Сорбоннском университете. Когда Ерошенко возвращается в Англию, его ждет неприятное известие: за связь с эмигрантами-марксистами ему приказано покинуть страну.

Источник: http://sipkin2009.mirtesen.ru

Японский поэт Василий ЕРОШЕНКО

Как это ни странно, но о Василии Яковлевиче Ерошенко, слепом русском путешественнике, его соотечественники (и одним из первых автор этих строк) узнали от японцев и китайцев. Странно еще и потому, что из 63 лет прожитой им жизни он провел на Востоке менее десяти. При этом он дискутировал с Рабиндранатом Тагором, спорил с Петром Кропоткиным, встречался с Бертраном Расселом и Альбертом Эйнштейном, дружил с китайским писателем Лу Синем, жил в его доме, преподавал в университетах Пекина и Токио.

Ерошенко пользовался на Востоке славой поэта, драматурга, педагога, путешественника. Отчего же отголоски ее не дошли до России?

Этому было несколько причин. Кто мог поверить, что слепой человек жил и учился в Лондоне, Париже, Лейпциге, путешествовал — один — по Индии, Бирме, Японии, Китаю, Таиланду, а затем — по Чукотке и Туркменистану и, по собственным его словам, «видел мир»?

Сказались здесь и его политические взгляды. На родине он считался анархистом, бахаистом — последователем мусульманского религиозного лидера Баха-уллаха, и гомаранистом — разделял космополитизм доктора Людвига Заменгофа, польского еврея, а также распространял созданный последним и запрещенный в СССР в 1937 году международный язык эсперанто.

Судьба его была тяжелой, его самого и его книг. На родине при жизни его не публиковали, а после смерти рукописи сожгли в подвалах КГБ. Мою повесть о нем («Человек, увидевший мир», Москва, 1978 г.) запретили после отъезда автора. Но книга успела шагнуть в свободный мир: ее японский перевод вышел в Токио в 1983 г., а пьеса о жизни Ерошенко — «Слепое зрение» — с успехом прошла недавно в нью-йоркском театре La Mama.

Ерошенко пришел к нам из новеллы Лу Синя. «Слепой русский поэт Василий Ерошенко, приехавший в Пекин со своей семиструнной гитарой, часто жаловался: так тихо, так тихо, словно в пустыне… В Пекине даже лягушки не квакают».
Лу Синь возражал, что, напротив, в пору дождей в Пекине всюду слышно лягушачье кваканье. Но Ерошенко было скучно в Китае. Он вспоминал свои путешествия по Индии и Бирме, звук цикад, шипение змей.

Поэт читал лекции в университете, дружил с детьми брата Лу Синя, а однажды купил для них утят. Но утята склевали головастиков, из которых дети растили для Ерошенко «музыкантов» в пруду.

Вскоре, замечает автор новеллы, Ерошенко затосковал по матушке-России и уехал на родину.
Пришла осень. Всюду в Пекине квакают лягушки. И утки, купленные Ерошенко, кричат, как в пустыне: «я… я… я». А Лу Синь тоскует: вернется ли к нему его русский друг?

Вот такая грустная «Утиная комедия». А что случилось потом? И как жил поэт до приезда в Китай?
Узнать об этом помог случай. Однажды в редакции «Вокруг света», где я тогда работал, раздался звонок. «Говорит Камитика Итико. Я знала Василия. Да, довольно близко. Мы могли бы встретиться? Я его ищу».

Камитика Итико, женщина редкой красоты, хоть и не первой молодости, рассказала о жизни Ерошенко в Японии, намекнула, что он отец ее дочери, носившей русское имя Нина. Она просила меня найти Ерошенко, живого или мертвого, а затем подарила его книги, написанные им на японском и эсперанто.

С этих книг все и началось. Одна из них называлась «Стон одинокой души». Была там и биографическая «Страничка из моей школьной жизни».

Ерошенко писал: «Я слепой. Ослеп я четырех лет от роду. С мольбой, весь в слезах покинул я многоцветный мир солнца. К чему это, к добру или злу, я еще не знал. Ночь моя продолжается и не кончится до последнего моего вздоха. Но разве я проклинаю ее? Нет, вовсе нет!.. Если ясный день познакомил меня с миром людей, то ночь приобщила к Миру Божьему. И хотя она принесла мне боль, вселила в душу робость, но только ночью я узнал, что звезды поют, почувствовал себя частицей Природы и познал Того, кто управляет всем сущим».

Так вспоминал Ерошенко в 1921 году, в Шанхае, чувствуя себя тем самым лермонтовским дубовым листком, которого не приняла восточная чинара. Еще в России он оказался перед дилеммой: либо засохнуть на родимой ветке, либо улететь вместе с ветром в чужие края. Ерошенко выбрал второе. Или так ему казалось в далеком Китае много лет спустя?
Но все началось с поездки в Англию. Ерошенко, овладев простым языком эсперанто, отправился туда один, без провожатого. Всюду на станциях встречали его эсперантисты, а в Англии поселили в пансионе, помогли поступить в академию для незрячих музыкантов.

Так началась для Ерошенко «зеленая эстафета», благодаря которой он побывает в десятках стран. А при помощи эсперанто он изучит английский, французский, шведский, японский, китайский, пали, бенгали, туркменский, чукотский — все не перечислить.

Но в Англии он побыл недолго — в 22 года стать выдающимся музыкантом не смог. А простым быть не хотел. Лондонские туманы воспринимал как тьму. Его манил Восток, где в небе царил его поводырь — солнце. Там, в Японии, слепые были окружены вниманием. В память о незрячем принце им отвели профессии целителей и музыкантов.
Не возродится ли и он сам в Стране Восходящего Солнца?

В доме Накамуры он не только научился говорить, но и писать по-японски. Известный драматург Акита Удзяку, прочитав пьесу Ерошенко «Облако персикового цвета», отмечал: «Исправить пришлось лишь несколько мест, написанных на старом японском языке. Все остальное вылилось из ваших уст, как неиссякаемый творческий родник».

Очень скоро по приезде в Японию Ерошенко стал путешествовать, выступать с концертами, сопровождая их рассказами по-японски.

В доме Агнес Александер, американской эсперантистки и бахаистки, он встретился с Камитика Итико. Это была любовь с первого взгляда. И казалось, Камитика отвечала ему взаимностью, они всюду появлялись вместе. Но Ерошенко вскоре понял, что она поступала так, чтобы вызвать ревность со стороны своего истинного возлюбленного Оосуги Сакаэ, писателя, анархиста, видного эсперантиста.

Каковы были шансы у русского слепого добиться взаимности любимой? Да и как мог он выразить свою любовь?
Испытав потрясение от неразделенной любви, поэт разверз уста и стал выражать свои чувства на языке любимой. В печати появились его стихи и сказки.

Летом 1916 года, пробыв в Японии чуть больше двух лет, Ерошенко покидает эту страну, отправляется в Таиланд, затем в Бирму. Он хочет «увидеть мир» (его слова) и помочь своим незрячим братьям. В Моулмейне он становится директором школы слепых. Оттуда переезжает в Калькутту, где живет в доме Рабиндраната Тагора. Здесь состоялся знаменитый спор «О духовном и материальном в буддизме и христианстве», при этом Ерошенко спорил… на бенгали. А в монастырях он общается на священном языке индусов пали.

Но языки для Ерошенко — не самоцель, а дороги в иные культуры. И вот мы читаем индийские «Рассказы Байталы», повести о Будде-Гаутаме, «Бирманскую легенду» — записанные Ерошенко на местных языках и опубликованные в его пересказе на японском.

Великий Принц вскрывает свою грудь, чтобы кровью окропить выращиваемый им Цветок Справедливости. Тигр могучей лапой открывает клетки, где томятся овцы, боящиеся, однако, свободы. Мальчик идет в Страну Мечты по Мосту Радуги. Орлы поднимаются все выше и выше, мечтая долететь до солнца. Таковы лишь несколько образов из сказок Ерошенко.
А за всем этим вера, что все люди — братья, и слепые могут жить и путешествовать в этом мире не хуже зрячих.
Лу Синь писал в предисловии к его сказкам, опубликованным по-китайски: «Я понял трагедию человека, который мечтает, чтобы люди любили друг друга, но не может осуществить свою мечту. И мне открылась его наивная, красивая и вместе с тем реальная мечта. Может быть мечта эта — вуаль, скрывающая трагедию художника?»

Действительность оказалась жестокой к слепому поэту. В 1919 году британские власти выслали его из Индии как «большевика». С такой, с позволения сказать, характеристикой его отправляют на корабле к белым во Владивосток.
В Шанхае он бежит и направляется в свою любимую Японию. Здесь его встречают друзья. Но многое изменилось там за три года. По стране прокатились «рисовые бунты». Ерошенко выступает на съездах революционного общества Гёминкай, где произносит зажигательные речи.

А любимая Ерошенко Камитика Итико в тюрьме. Она ранила кинжалом изменившего ей Оосуги.
Ерошенко добивается ее досрочного освобождения. Недолгое время они счастливы вместе. А в это время Ерошенко высылают из страны как… красного шпиона.

Его арестовали ночью, волокли по улице, как собаку. Пришедшим в участок друзьям сказали: «Мы кормим его так, чтобы он только не сдох с голоду». «Но что он сделал плохого? Он всего лишь поэт». «Вот и плохо, что поэт», — был ответ.

В порту Цурута его посадили на пароход и отправили «как большевика» во Владивосток в сопровождении полицейского. Едва сойдя на берег, Ерошенко отправился в центральную Россию. Но туда его не пустили большевики: для них человек, живший так долго на Востоке, был шпионом, английским или японским.

Так Ерошенко оказался, подобно герою Чаплина, под перекрестным огнем с двух сторон, одной ногой по одну сторону границы, другой — по другую. И не было для него места на земле.

В Японии о нем не забыли. Журналист Эгути Киёси писал: «Где-то далеко, по ту сторону Японского моря, скитается слепой поэт, не переставший мечтать об утопической свободной земле. Где-то скитается в своих изорванных ботинках этот несчастный, на чьем теле еще не зажили синяки от сапог японских полицейских…»

В он в это время шел по шпалам в Харбин. Снова пытался пробиться в Россию, но не достигнув цели, отправился в Шанхай. Здесь, под надзором все той же японской полиции, жил и писал свои «Рассказы увядшего листка»: о рабском народе, о рикше, человек-лошади, о девочке, которую продали в публичный дом, чтобы купить лекарство ее брату, о горбунье-нищенке, влюбленной в дэнди.

Создавая этот полуфантастический мир, поэт спрашивал себя, не лучше ли было ему засохнуть на родном русском дереве, не принося никому пользы, чем летать по свету, помогая людям, но увянуть под кроной не принявшей его восточной чинары?

Ответа он не находит, но печаль отражается в названии его вышедшей в Китае книги — «Стон одинокой души».
Корабль мечты «окончательно разбился, и я выброшен на пустынный остров, именуемый Шанхай… Безнадежно смотрел я на людское море».

Он быо одинок посреди людского моря, не совсем понятно почему, ведь жил он в Японии, Индии, Бирме. Похоже, устал от жизни: война убила мечту о братстве. Путешествия его потеряли смысл. Он писал:

Устал я, и скоро в печальную землю
Уйду я на этом нерусском кладбище.
И все-таки сердцем недремлющим внемлю
Я брату родному, что сам меня ищет.

    И его услышал Лу Синь, пригласил к себе, стал другом и братом. Ерошенко переехал в Пекин, поселился в доме писателя, стал преподавать — по-китайски, разумеется — русскую литературу в Пекинском университете. Но друзей у него там почти не было.

Летом 1922 года Ерошенко, с документами профессора из Китая, едет через Россию и Финляндию на очередной Всемирный конгресс эсперантистов.

На обратном пути в Китай заехал в родную Обуховку. Его встретил отец, сестры. Почему же он не остался? В «Зимней сказке» он писал, что земля его стала ареной людей и зверей. Он видел в ней себя мальчиком, у которого вырезали на груди иероглиф любви, а потом сожгли, чтобы осветить дорогу.
«Я снова покинул свою родину… Но и здесь у меня продолжало болеть сердце. В нем образовалась новая, еще более глубокая рана. Эта рана все больше приобретала форму иероглифа Ненависть. О мое сердце! Что мне поделать с тобой?»

В Россию, ставшую совдепией, он возвращаться не хотел. Весь остальной мир был для поэта пустыней. Оазисом оставалась Япония, родником — любовь к Катимике. Но оттуда его изгнали.

Весной 1923 года он навсегда покидает Восток. Живет в Берлине, Нюрнберге, Лейпциге, Париже, Вене. Участвует в XIV и XV Всемирных эсперанто-конгрессах, где получает премию за стихи на эсперанто. Учится в университетах Сорбонны и Геттингена. И все же в Европе он себя не находит.

Потеряв всякую надежду вернуться в Японию, Ерошенко возвращается на родину.

Несколько лет он преподает историю и русский язык японским коммунистам — в КУТВе, Коммунистическом университете трудящихся Востока. Потом почти все иностранцы попадают в ГУЛАГ.

Ерошенко скрывается в деревне. Но его находят, высылают на Чукотку, затем оттуда — на юг страны, в Кушку. Как говорится, со льда да в полымя.

После войны разрешают жить в Москве. Но отказавшегося сотрудничать с КГБ — подслушивать телефонные разговоры иностранцев — снова высылают в Среднюю Азию.

Тяжелобольному Ерошенко разрешают вернуться в родную Обуховку, не жить — умирать.

Он ушел из жизни в глухую пору, за неделю до нового, 1953 года, когда мир освободился от кровавого тирана. Его последняя, написанная по-русски книга сгорела — вместе с другими его рукописями была сожжена со всем его архивом в отделении КГБ.

Это было крупнейшее поражение слепого поэта. Но правду сказал булгаковский Воланд: рукописи не горят. И вот много лет спустя в Японии выходит трехтомное собрание произведений Ерошенко, за которым следуют книги его и о нем на русском, китайском, японском, эсперанто. Появляются забытые произведения, рассыпанные по восточным и эсперантистским журналам. И сам он приходит к нам во плоти, со сцены театра.

Ерошенко живет, переступив черту смерти. Почему? Видимо, слишком мало у человечества поэтов, которые перешагнули разделяющие народы языковые и культурные границы: британский писатель поляк Джозеф Конрад, наши земляки Владимир Набоков и Иосиф Бродский, а также японский поэт Василий Ерошенко. Кто еще?

Лу Синь писал: «Жизнь человека, как падающая звезда, — сверкнет, промчится, оставляя недолгий след… Ерошенко промелькнул, как звезда, и, может быть, я скоро забыл бы о нем, но сегодня мне попалась его книга «Песнь предутренней зари» и мне захотелось раскрыть душу этого человека перед читателем». Мне — тоже.

---

Василий Ерошенко

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Сна не знает бедный мальчик —
Ночи напролет.
Погремушку бросив, плачет,
Горько слезы льет.
Или глянуть он боится
В этот сумрак злой —
Что-то страшное таится
За глухою мглой?
Как дрожит он… Сын Китая,
Милый мальчик мой,
Что страшит тебя, влетая
В дом с ночною тьмой?
То ль японец к колыбели
Встал с ружьем опять?
То ль с дубинкой снова белый
Избивает мать?
Милый мой, в года глухие
Свой закон и суд:
Если мы не бьем — другие
Нас с тобою бьют.
Если ты, как в страшной сказке,
В жизни не найдешь
Карт, вина, дешевой ласки —
Радости на грош?
Только скорбный и поникший,
Прокляв белый свет,
Повезешь до гроба рикшей
Груз тяжелых лет.
Ты не первый! В дни глухие,
В ночи тяжкой тьмы,
Раз не возят нас другие —
Сами возим мы!
Жалкий скарб за век рабочий
Наживешь с трудом —
Враг разграбит край твой отчий
И сожжет твой дом.
Дочь погубит в злом разгуле,
Заберет мальца —
И потянет новый кули
Лямку до конца.
Ты не первый в горе рабьем,
Милый мальчик мой!
Если мы с тобой не грабим —
Грабят нас с тобой!
Говорят, на свете волчий
Царствует закон —
Телом, духом правит молча
И жестоко он.
Над тобою вечной тенью
Будет он витать,
Ты оплачешь день рожденья
И родную мать.
Ты не первый в этом мире…
Видно, в черный час
Нас с тобой на свет родили,
Не спросив у нас.
Спи, как все другие дети
Спят в ночной глуши.
Тихо дремлют все на свете
В люльках малыши…

Источник http://miresperanto.com/pri_esperantistoj/jeroshenko.htm

ЖИЗНЬ И СУДЬБА ВАСИЛИЯ ЕРОШЕНКО
(к 50-летию со дня смерти)

У него было много имен. В Японии его называли Эро-сан, в Китае — Айлосянькэ или «господин Айло». Незрячие бирманские дети обращались к нему «кокоджи» — «старший брат», а изумленные чукчи прозвали его «какомэй» — «чудо».

Неоднократно писали о том, что имя этого удивительного человека внесено в японские энциклопедии, наши журналисты много раз представляли его читателям как «классика японской детской литературы». Но мало кто на его родине знает это имя — Василий Яковлевич Ерошенко.

Причина тому — необычайная многогранность его устремлений и духовных интересов, долгие годы противоречивших провозглашаемым «единственно верными» официальным взглядам. В первые десятилетия ХХ века по многим странам прокатилась мощная волна надежд, стремлений, духовных поисков. Революции социальные — забастовки, стачки, государственные перевороты, войны — накладывались и неразрывно сливались с теми скрытыми процессами, которые современные исследователи называют духовной революцией. На формирование мировоззрения Ерошенко оказали влияние его активное участие в эсперанто-движении, изучение произведений Л.Н. Толстого, трудов П.А. Кропоткина, бахаизма, буддизма, устной традиции стран Востока.

Причина забвения — неоднократная и почти полная гибель архивов писателя, а также их сознательное уничтожение после смерти Ерошенко. Первые исследования его жизни и творчества в Советском Союзе были начаты лишь спустя пять лет после его ухода из жизни.

Причина забвения — неизбежно встающие перед исследователями языковые барьеры, которые Василий Ерошенко, казалось, так легко преодолевал при жизни. Ведь его произведения написаны на эсперанто и японском языках, переведены на китайский. А на его Родине до сих пор нет возможно более полного собрания его сказок и рассказов, нет непредвзятых переводов, свободных от многочисленных купюр и искажений…

 1. Путешествие русского слепца в Лондон 

Василий Яковлевич Ерошенко родился 12 января 1890 года (31.12.1889 ст.ст.) в селе Обуховка Старооскольского уезда Курской губернии, в многодетной семье зажиточного крестьянина. Ему выпала нелегкая судьба — в возрасте четырех лет после тяжелой болезни Василий ослеп. Но это не помешало ему прожить воистину легендарную жизнь. Позже он скажет, обращаясь к человеку, потерявшему зрение на войне и отчаявшемуся: «Я смутно помню всего четыре вещи: небо, голубей, церковь, на которой они жили, и лицо матери. Не слишком много. Но и это всегда вдохновляло и вдохновляет меня на поиски чистых, как небо, мыслей и всегда помнить о Родине, как о лице своей матери, в какой бы уголок земли не бросила меня судьба» [1].

А пока… Обнаружив у мальчика исключительный музыкальный слух, родители обучают его музыке сперва дома, а позднее, в возрасте девяти лет, с помощью местного помещика — графа Орлова-Давыдова, бывшего одним из попечителей Общества призрения, воспитания и обучения слепых детей, Василий был принят в число учеников школы-приюта этого Общества в Москве. В школе Ерошенко изучал щеточное и корзиночное ремесла и музыку. Он хорошо играл на скрипке и гитаре. Школа вошла и в его творчество. Так, в эссе «Одна страничка из моей школьной жизни» он так ярко описал визит в школу китайского дипломата Ли Хун-Чжана [2], что долгие годы произведение Ерошенко рассматривали как воспоминания, однако сведений о таком выдающемся госте в подробнейших отчетах Общества нами до сих пор не обнаружено. Это позволяет по-новому рассматривать самое известное произведение писателя-символиста – как модель отношений России и Востока в годы русских революций. Ерошенко писал, что учителя говорили слепым детям, будто белая раса — высшая, а все остальные — низшие, но господин Ли, хоть и принадлежал к «низшей» расе, любезно разрешил ребятам ощупать не только свой костюм, но даже косичку на голове. Он показался детям куда более воспитанным, чем принадлежащий к «высшей расе» школьный сторож-грубиян. «Странички из моей школьной жизни» были написаны на эсперанто и впервые опубликованы в 1923 году в Шанхае.
После окончания школы Ерошенко — второй скрипач в оркестре слепых московского ресторана «Якорь». Встреча с Анной Шараповой [3] стала поистине судьбоносной для Ерошенко. Анна Николаевна была преподавателем английского языка, пропагандисткой эсперанто — языка международного общения, созданного в 1887 году Л. Заменгофом и получившего в начале ХХ века широкое распространение. Она и рассказала Василию Ерошенко о том, что в предместье Лондона — Норвуде — существует Королевский колледж и Академия музыки для незрячих, в котором он мог бы учиться дальше. Вскоре Василий в совершенстве овладел эсперанто, а Шарапова подготовила его поездку в Англию.

В 1912 г. в журналах «Слепец» и «Вокруг света» появилась заметка «Путешествие русского слепца в Лондон», где говорилось: «Воспитанник московского училища для слепых — 22-летний В.Я. Ерошенко, 2-3 года игравший в оркестре слепых в разных московских ресторанах… так основательно изучил эсперанто, что благодаря, главным образом, англо-эсперантскому словарю точечного письма, лондонским журналам и книгам и переписке с эсперантистами из Англии, быстро научился и по-английски (даже удивляет англичан своим знанием английской стенографии для слепых). Наконец он взял шестимесячный отпуск в оркестре и 6 февраля нынешнего года отправился один /…/ в Лондон. Из Москвы успели предупредить письмом делегатов универсальной Эсперанто-ассоциации в Германии, Бельгии, Франции и Англии, и по дороге он встретил много помощи и участия не только от зрячих, но и от слепых» [4].

В очерке «Мое первое заграничное путешествие» Ерошенко писал: «Поистине могу сказать, что лампа Алладина не могла бы помочь мне больше, чем зеленая звездочка — символ эсперанто [5]. Я уверен: никакой джинн из арабских сказок не мог бы сделать для меня больше, чем сделал для меня гений реальной жизни Заменгоф, творец эсперанто» [6].

В Англии Василий прожил полгода, посещал клуб российских политэмигрантов, встречался с князем П.А. Кропоткиным — знаменитым ученым-естествоиспытателем и теоретиком анархизма. Идеи Кропоткина, в частности, его книги «Взаимопомощь как фактор эволюции», явственно отразились на страницах многих сказок и рассказов Ерошенко, созданных в Японии и Китае. Всю жизнь его будут считать анархистом — в Англии, в странах Востока, в Советском Союзе… Анархистами были многие знакомые и друзья Ерошенко, но открыто упоминать об этом стало возможно лишь совсем недавно.

По некоторым свидетельствам, уже в Лондоне Василия Ерошенко влечет духовный магнит Востока. Он начинает изучать пали — язык священных книг буддизма. Вероятно, уже тогда он решает отправиться в Японию. Для этого сразу же по возвращении домой Ерошенко готовится к поездке — изучает японский язык, переписывается с эсперантистами Японии, Кореи, Бирмы. Видимо, ему стало известно о том, что слепые в Японии пользуются всеобщим уважением, так как издавна за ними закреплено монопольное право играть на кото и сямисэне и практиковать массаж.

 2. «Над землею новым чувством веет…» [7] 

Весной 1914 г. Василий Ерошенко приезжает в Японию по направлению Московского общества эсперантистов. Позволим себе небольшой исторический экскурс, поясняющий многое, в том числе и будущую популярность Ерошенко в «Стране восходящего солнца».

В первые десятилетия ХХ века язык эсперанто нашел многих сторонников в Азии, прежде всего в Японии и Китае. Современный немецкий исследователь истории эсперанто Ульрих Линс в своей книге «Опасный язык» [8] пишет о том, что «вне Европы среди стран с неиндоевропейскими языками в только в Китае и Японии движение эсперантистов возникло еще до первой мировой войны». Там же приводится информация и о том, что заместитель генерального секретаря Лиги Наций Нитобэ Инадзо отмечал в 1924 году, когда эсперанто встретил противодействие со стороны французского правительства: «Эсперанто может встретить какие угодно предрассудки и враждебность в Европе, но на Дальнем Востоке он был воспринят с открытой душой» [9]. Однако, по словам того же Нитобэ Инадзо, здесь эсперанто часто «обвиняли как канал связи с радикальными устремлениями»…

К примеру, журнал «Синьшицзи», издававшийся с 1907 г. китайскими анархистами в Париже, требовал даже «устранения китайского языка и замены его на эсперанто», чтобы Китай мог идти в ногу с цивилизацией. Среди китайских анархистов в Токио эсперанто тоже был очень популярен. В Японии, кроме революционно настроенных людей, самые различные группы стремились использовать эсперанто. Японская ассоциация эсперантистов (ЙЭА) была основана в 1906 г. В числе советников ассоциации были авторитетный историк Куроита Кацуми, известный писатель-романист Футабатэй Симэй [10], впоследствии ставшие известными радикалы Осуги Сакаэ [11] и Сакаи Тосихико. Ее почетным президентом был министр иностранных дел граф Хаяси Тадасу. Многие анархисты, идейным вдохновителем которых был Котоку Сюсуй [12], казненный в 1911 году, симпатизировали эсперанто, изучали, или даже, как Осуги Сакаэ, преподавали его. Один из самых близких друзей Ерошенко, известный драматург Акита Удзяку [13], изучивший эсперанто после знакомства с Ерошенко, приобрел широкую известность как автор пьесы «Лес и жернова», посвященной Котоку Сюсуй. Все это и породило широко распространенное мнение, что эсперантисты — это еще одна разновидность носителей «опасных идей».

По словам Ульриха Линса, чрезвычайную привлекательность эсперанто для прогрессивных умов — неотъемлемую черту японского движения эсперантистов — иллюстрирует то, что зародыш радикального гуманизма — Общество новых людей (Синдзинкай), основанное в 1919 году студентами Токийского университета, в номерах своего журнала «Дэмокурасии» («Демократия») поместило на титульных страницах портреты Руссо, Толстого, Маркса, Кропоткина, Линкольна, Розы Люксембург — и Заменгофа, создателя эсперанто.

Эсперанто использовался и в первом органе движения пролетарской литературы — журнале «Танэмаку хито», объединявшем различные марксистские и немарксистские течения. Один из создателей журнала, драматург Сасаки Такамару, с самого начала издания журнала в октябре 1921 г. ввел в употребление эсперантский подзаголовок «La semanto» («Сеятель»), и часто размещал материалы, популяризирующие эсперанто как язык мирового пролетариата.

 3. «Слишком мало земли и слишком много счастья…» 

В апреле 1914 года из Владивостока корабль «Амур» прибыл в порт Цуруга. В Токио Ерошенко встретил Накамура Киё [14] — член Императорской академии наук и эсперантист. Василий поселился в семье Накамура. Он писал: «Утомленный долгой дорогой и новизной впечатлений, уснул я мгновенно.

Проснулся я в семь утра. Проснулся сразу, от мысли, что меня ожидает каймей. Сегодня мне предстоит заново родиться на божий свет. Сегодня я стану вторым, младшим, сыном Накамура-сан и мне дадут новое имя, интересно какое?

…Моя новая семья такая же большая и дружная, как в Обуховке. Как и в Обуховке, здесь у меня есть отец, мама и шестеро сестер и братьев. Правда, моя новая семья отличается тем, что здесь у меня пять сестер, а не четыре, как дома, в России, и не два брата, а один. Это — Нини-сан, что можно перевести как г-н старший брат. Он старший сын и наследник профессора. И мы, как объяснил мне новый мой отец, все шестеро должны почитать его как старшего брата. Таков обычай, определяющий уровни почтения.

…Особо опекала меня Тосико, самая младшая из моих сестер, девочка лет семи или восьми. Выполняла она свои добровольные обязанности чрезвычайно серьезно, по-взрослому. Бывало, я возьму в руки какой-нибудь предмет, а она произносит его название по-японски. Повторяю за ней японские слова с русским акцентом. Чувствую, смешно получается. Но она не смеется, а заботливо поправляет, добиваясь правильного звучания. Правильное звучание слов я записывал по Брайлю на отдельные карточки, чтобы потом заучивать по ночам. Проснувшись на другой день и с почтением убрав за перегородку свою постель, я уже довольно свободно выговорил: охайя гозаима, Тосико! Что в переводе означает: доброе утро! Но моя милая младшая сестренка ответила таким длинным приветствием, что от многочисленных поклонов, которые принято делать в подобного рода случаях, у меня с непривычки заболела спина… /…/

…Прошло несколько месяцев, а по счету моего нового отца — несколько лет, за которые я стал взрослым, многое узнал и понял… /…/ И я узнал, что по его ходатайству Министерство просвещения разрешило наконец-то принять меня в Токийскую школу слепых массажистов студентом на особом положении. Узнал я и о том, что в школе у меня будет своя отдельная комната и вольный режим и что за мое обучение сполна заплатил мой новый отец. Я так усердно благодарил его, что у меня потом долго еще болела спина» [15].

Как вольнослушатель Токийской школы слепых Василий изучал по своему выбору четыре предмета — медицину, японский язык и литературу, психологию, музыку, причем специально для него был приглашен преподаватель массажа, а курс японской литературы ему читал профессор, говоривший по-русски. Ерошенко осваивал традиционный массаж и иглоукалывание, игру на кото и сямисэне. Он должен был изучить около двухсот пьес, составляющих традиционный репертуар для сямисэна и передающихся от учителя к ученику на слух, без знания нот. Поэтому лучшими знатоками японской классической музыки всегда были и остаются слепые музыканты. Об этом Василий напишет в своем очерке «Слепые Запала и Востока».

Ерошенко часто посещал токийское кафе «Мацуисита», где собирались эсперантисты. Сюда часто приходили жившие в Японии иностранцы. Василий знакомится с переводчиком Оно Вадзиро, поэтом Ито Таканоскэ, философом Курио Сэми и многими другими. В школе слепых Ерошенко организует кружок по изучению эсперанто. Он даже собирался осуществить поездку в Америку, взяв с собой нескольких незрячих студентов, и списался с этой целью с американскими эсперантистами, но эти планы не осуществились из-за нехватки средств. Ерошенко всегда чем-то занимался — лепил фигуры из глины, устраивал диспуты об искусстве, выступал перед студентами с пением русских песен.

В феврале 1915 года Ерошенко познакомился с Акита Удзяку, который вводит Ерошенко в круг своих друзей, интересующихся русским языком. В кафе «Накамурая», хозяйкой которого была Сома Кокко [16], собиралось «Общество красношапочников» — все его члены носили красные фески. Это был своеобразный дискуссионный литературный клуб, где часто спорили о политике и об искусстве. Сома Кокко пригласила Ерошенко поселиться у нее в доме. Он же давал ей и другим членам кружка — Акита Удзяку, Ёсиэ Такамацу, Кацураи Масаюкискэ, Катаками Нобуру [17] — уроки русского языка, который они начали изучать под руководством англичанина Найта.

Известный актер Сасаки Такамару вспоминал, что в то время в доме Сома Кокко образовался кружок «Цутино кай» («Земля»), которым руководил Акита. Из этого кружка родился знаменитый «Передовой театр» — «Сэнкудза». «В занятиях нашего кружка, — вспоминал Сасаки, — принимали участие… госпожа Сома Кокко и ее дочь Тикако. Неизменными слушателями были сам хозяин — господин Сома Айдзо и Ерошенко. Критические замечания Ерошенко, как правило, были острыми, порой даже резкими… Я лично объясняю это следующим: лишенный зрения и полагавшийся только на слух, Ерошенко обладал способностью очень точно улавливать смысл реплик той или иной роли…» [18].

Летом 1915 года вместе с Катаками Нобуру, который готовился к командировке в Москву сроком на три года для изучения русской литературы, Ерошенко совершает поездку на Хоккайдо.

 4. Японский поэт Василий Ерошенко 

Уже в январе 1916 года в журнале «Кибо» («Мечта») был напечатан «Рассказ бумажного фонарика» («Tyotin no hanasi»), созданный Ерошенко на японском языке после полутора лет пребывания в стране. Второй рассказ — «Дождь идет» («Ame ga huru») тогда же был опубликован в журнале «Васэда бунгаку» («Литература университета Васэда»). Однако, по свидетельству Минэ Ёситака, рассказ сначала был написан на эсперанто, а на японский язык его перевел Акита Удзяку. Насколько нам известно, «Дождь идет» до сих пор не опубликован на русском языке, поскольку проникнут идеями бахаизма. С бахаизмом Ерошенко познакомила Агнес Александер [19]. По просьбе А.Н. Шараповой, с которой встречалась в Швейцарии, Агнес разыскала в Токио Ерошенко. Василий с помощью Агнес изучал веру и переводил на эсперанто под ее диктовку отрывки из произведений Бахауллы и Абдул-Баха — основателей веры Бахаи. В 1916 году в Токио был издан выполненный им перевод с английского на эсперанто «мистического произведения Бахауллы» – «Сокровенных слов». Идеями бахаи были пронизаны и выступления Ерошенко среди японских эсперантистов, в частности, на третьем конгрессе эсперантистов, состоявшемся после многолетнего перерыва в мае 1916 года. Акита Удзяку, Камитика Итико и Тории Токудзиро также были последователями бахаизма.

Тогда же Ерошенко начинает выступать с лекциями, главным образом в Токийском университете и Университете Васэда. Он рассказывал о русской литературе, анализировал произведения Леонида Андреева, рассматривал «женский вопрос» в русской литературе. Летом 1916 г. статья В.Я. Ерошенко «Женские образы в современной русской литературе» появилась в журнале «Васэда бунгаку». Иногда темой его выступлений становились русские народные песни.

Стоит отметить, что влияние русской литературы на японскую в те годы было достаточно велико, чем и объясняется высокий интерес японцев к личности Ерошенко. К примеру, Лев Толстой, взгляды которого, по-видимому, разделял В. Ерошенко под влиянием Анны Шараповой, был самым переводимым в Японии иностранным автором начиная с 1868 года.

Рассказы и сказки Ерошенко регулярно публикуются на страницах японских журналов «Кайхо» («Освобождение»), «Кайдзо» («Реконструкция»), «Варэра» («Мы»), «Танэмаку хито» («Сеятель»), «Васэда бунгаку» («Литература университета Васэда»), в газете «Асахи». Как отмечал Акита Удзяку, Ерошенко был «очень популярным человеком в Японии в эпоху непосредственного влияния Великой Октябрьской революции».

В числе знакомых Ерошенко, кроме уже упоминавшихся, были многие известные деятели культуры и искусства Японии того времени: Такакусу Дзюндзиро — профессор Императорской академии, авторитет в области санскрита, один из директоров Японского института эсперанто, редактировавший совместно с Такахаси Кунитаро журнал «Японский эсперантист», преподаватель Университета Васэда Катаками Нобуру, один из основателей коммунистической партии Японии (1922) Таката Сэйдо [20], переводчик марксистской литературы Сакаи Тосихико, участник социалистического движения Фукуда Кунитаро [21], писатель Миядзима Сукэо [22], художник Такэхиса Умэдзи, поэт Камакита, журналистка Камитика Итико [23], писатель и революционер Осуги Сакаэ.

Ерошенко полюбил Камитика, но она любила Осуги Сакаэ, ушедшего ради нее из семьи. Чтобы помочь Осуги в его подпольной работе, Камитика даже заложила личные вещи и драгоценности. А когда вскоре Осуги Сакаэ вновь вернулся в семью, потрясенная предательством женщина ударила его ножом. Эта нашумевшая история произошла, когда Ерошенко уже не было в Японии, но и после своего возвращения из Юго-Восточной Азии он навещал Камитика Итико в тюрьме, что явилось настоящим вызовом традиционному общественному мнению.

 5. «Приехал я из России, сказки свои пишу по-японски…» 

В 1916 году Ерошенко участвует в дискуссии с Рабиндранатом Тагором, который выступал в Токио с лекциями о различиях религий и культур Востока и Запада. Об этом упоминал в своем дневнике Акита Удзяку, а позднее писал японский исследователь творчества Ерошенко Такасуги Итиро [24] в книге «Слепой поэт Ерошенко».

В первой в Советском Союзе публикации о Василии Ерошенко об этом сообщал Н. Рогов со слов Акиты Удзяку: «Во время приезда Рабиндраната Тагора в Японию Ярошенко [25] часто встречался с индийским поэтом-философом. Между ними произошел сильно нашумевший в то время спор. Ярошенко оспаривал основное положение Тагора о том, что западная цивилизация материальная, а культура Индии — чисто духовная. Русский поэт доказывал, что материальность не чужда индийской философии» [26].

А о том, что произошло дальше, подробно пишет А.С. Харьковский: «Вы, видимо, христианин, — сказал Тагор, восхищенный знаниями незрячего оппонента. — Тогда пусть вам возражает буддийский священник.

— Нет, я неверующий, — ответил Ерошенко. У меня, знаете ли, свои отношения с церковью.

— Неверующий? — удивился Тагор. Но тогда, что вас волнует в нашем споре?

— Мне показалось, что вы, опираясь на буддизм и христианство, противопоставляете культуры Европы и Азии. Совсем как Р. Киплинг, который писал: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись». Так вот: с этим я согласиться не могу. У наших культур много общего, и если мы друг друга не всегда понимаем, то это из-за незнания языков. И еще из-за националистов, которые натравливают один народ на другой… /…/

— Расскажите о себе, кто вы такой, — попросил в конце беседы индийский писатель.

— Приехал я из России два года назад, сказки свои пишу по-японски, и товарищи называют меня японским поэтом, — закончил Ерошенко под аплодисменты зала»[27].

Примечательно, что позднее Лу Синь [28], переводивший сказки Ерошенко с японского на китайский, писал о его сказке «Тесная клетка»: «У него есть лишь наивное, но прекрасное и чистое сердце, и границы мира не могут ограничить его мечтаний, оттого он часто высказывал слова возмущения о Японии, будто сам испытывая страдания. Его русский дух широкой степи не соответствовал Японии, и естественно, что его попотчевали ударами и оскорблениями. Однако этого он не ожидал, что вполне доказывает, что он имеет лишь наивное чистое сердце /…/

«Тесная клетка»… возможно, ведет свое происхождение из его мыслей и возмущения во время его жизни в Индии. Он сам говорил: это написано кровью и слезами… О, сколь огромны слезы поэта. Я люблю этого наивного поэта Ерошенко, атакующего чужестранное «сати», намного более, чем индийского мэтра поэзии Тагора, который восхваляет «сати» своей страны и получил Нобелевскую премию; я проклинаю прекрасный, но ядовитый дурман» [29].

Из писем В.Я. Ерошенко Тории Токудзиро [30]: «Токио, апрель 1916. …В прошлую неделю очень дивное настроение было у меня, хотелось полетать на аэроплане и я пошел к знаменитому американцу Смиту и просил его взять и меня на самолет, но он не пожелал исполнить мою просьбу. Объяснил, что в Японии он не берет с собой пассажиров…».

«10.06.1916. Мой дорогой, мой любимый друг! Я должен как можно скорее оставить Японию, но всевозможные преграды задерживают, и, возможно, буду здесь еще несколько месяцев. Школа не требует от меня платы, могу оставаться там так долго, как я хочу. И в Синдзуку ничего не плачу за жилье, а хозяева даже просят меня всегда жить с ними. Как видишь, теперь я могу учиться и жить без каких-либо хлопот. Немало людей, очевидно, мечтают об этом, только не я.

Не счастья я ищу, не успехов желаю. Сейчас, когда все устраивается так счастливо для меня, я чаще, чем когда-либо, думаю о побеге, отрекаюсь от счастья, презираю благополучие, не дорожу успехами в Японии; достигнув успеха, я отказываюсь от него без всякого сожаления.

Так часто мне хотелось бы иметь императорскую корону лишь для того, чтобы, смеясь, бросить ее под ноги прохожим. Так часто хотелось бы мне быть в раю, в обществе бога и ангелов, лишь для того, чтобы отказаться от небесных наслаждений и присоединиться к страдальцам, пылающим в вечном огне. Ты не сможешь понять этих желаний, но я всегда так думал. Единственное, что меня огорчает — это мысль, что меня очень скоро забудут те, кого я так любил, кого я сам никогда не забуду, но я не ропщу на это, — те, кто стремится к успеху, должны забывать… Таков закон природы…» [31].

О своем пребывании в Японии Ерошенко как-то сказал: «Слишком мало земли и слишком много счастья…». 3 июля 1916 года Ерошенко уехал в Сиам.

 6. «Не счастья я ищу …» 

Из Японии начинаются странствия Ерошенко по Юго-Восточной Азии: Сиам (нынешний Таиланд), Бирма, Индия… Василий Яковлевич изучает языки, состояние образования и обучения незрячих в этих странах, организовывает школы слепых, исследует обычаи, фольклор, записывает народные предания и легенды. Все свои немногочисленные сбережения он тратит на помощь местным слепым.

Из письма Ерошенко Тории Токудзиро: «Бангкок, август 1916 г. Прежде всего я думаю создать здесь небольшой кружок (не слепых, но из тех, кто занимается проблемой слепых). Если это удастся, моя цель будет достигнута… Во-вторых, я хочу собрать средства для этого кружка. В-третьих, двух-трех подростков я предполагаю отправить в Японию либо взять их туда с собой, чтобы они там получили образование. Вернувшись потом в Сиам, они смогут работать среди слепых. Таковы мои скромные планы» [32]. Но им не суждено было осуществиться. Ерошенко планирует поездки в Индию и Аравию, хочет побывать в Бирме, съездить на Яву (в Таиланде он изучал малайский, или индонезийский, язык), посетить Акку и оттуда добраться до России.

В январе 1917 года Ерошенко приезжает в г. Моулмейн в Бирме. Ему даже предлагают место директора в школе слепых, но он отказывается и работает как преподаватель, собирая детей по всей стране. Он даже добился разрешения на путешествие вместе со своими незрячими учениками по стране, чтобы посетить древние города Бирмы — Паган, Аве, Мандалай, Пегу…

Когда известие о февральской революции в России достигло Бирмы, за Ерошенко был установлен полицейский надзор. В ноябре, узнав о революционных событиях в России, он пытается вернуться на Родину через Индию. Визу в Россию ему не дали. Василий готовится преподавать в калькуттской школе слепых, был арестован как… немецкий шпион.

В марте 1918 года Ерошенко вновь возвращается в Бирму, преподает в школе слепых, записывает и обрабатывает буддийские легенды.

В сентябре он снова уезжает в Калькутту, надеясь из Индии через Японию, Францию и Швейцарию попасть в Россию. Из письма В. Ерошенко Тории Токудзиро: «Калькутта, 27 ноября 1918 г. Я еще не умер. Недалек уже от этого, но пока не умер. Куда там! Я веду, как всегда, интересную жизнь, хоть и наполненную невыносимой печалью, тайнами и бессмысленным хаосом. Перед моей второй поездкой в Бирму шпики из полиции неотрывно следили за мной, постоянно наведывались ко мне, но в тюрьму все же не посадили…» [33]. Но власти запрещают ему выехать из страны и помещают под домашний арест в гостинице, где он остановился. Видимо, в начале декабря Василий бежит из-под ареста и путешествует по стране, изучает быт и обычаи Индии, записывает по-японски индийские сказания о царе Викраме и бесе Ветале, опубликованные затем в юношеском журнале «Сэйнэн Курабу» («Молодежный клуб»). Через несколько месяцев его задерживают в Бомбее и возвращают в Калькутту. Здесь, исполнив «Интернационал» в кинотеатре перед началом сеанса и переведя его слова с английского на бенгали, Ерошенко провоцирует свою высылку за пределы страны. В июне 1919 г. индийские власти уведомляют японское правительство о том, что Ерошенко «высылается за пределы Британской империи как большевик» на английском военном корабле. Но слепой арестант с помощью друзей-эсперантистов смог бежать во время остановки в Шанхае и тайно вернуться в Японию на грузовом судне.

 7. «Портрет господина Ерошенко» 

В июле 1919 года Ерошенко возвращается в Токио. В это время многие друзья Василия, в частности писатели Эгути Киёси (Кан) [34], Акита Удзяку, Фудзимори Сэйкити [35] принимали активное участие в политической жизни страны, в создании Социалистической лиги Японии. Василий Ерошенко также становится участником революционного движения. Он выступает на собраниях общества «Гёминкай», участвует в работе II cъезда Социалистической лиги. Р.С. Белоусов отмечает, что Ерошенко, по-видимому, был близок группе так называемых «писателей-гуманистов», куда входили Акита Удзяку, Ямамото Юдзо [36], Фудзимори Сэйкити, Миямото Юрико [37] и другие. В первом номере журнала «Танэмаку хито» («Сеятель») имя В. Ерошенко упоминается наряду с именами А. Франса и А. Барбюса. Р. Белоусов обратил внимание на сходство опубликованной в этом журнале декларации и сказки Ерошенко «Мудрец-время», написанной им позднее, уже в Пекине. Он полагает, что Ерошенко был знаком с основными положениями будущей декларации еще до высылки из Японии и принимал участие в подготовке этого номера.

Из-за постоянной слежки Ерошенко переезжает из Токио в Осаку. Весной 1920 года Университет Васэда пригласил его на преподавательскую работу, на что немедленно последовал запрет полиции. Василий все же вернулся в Токио и занялся литературной работой. В это время он публикует свои лучшие произведения — «Сердце орла», «Бирманскую легенду» и другие.

Ерошенко стал широко известен в Японии не только как писатель и неутомимый пропагандист эсперанто. В Японии тогда жил Тянь Хань, впоследствии выдающийся китайский драматург. В его пьесе «Ночь в кафе», изданной в Токио в 1920 году, просматриваются мотивы «Рассказа бумажного фонарика» Ерошенко, упоминается и его автор, правда, не названный по имени. Известность ему принесли также портреты работы японских художников Накамура Цунэ [38] и его ученика Цурута Горо [39], выполненные одновременно в 1920 г. Портрет В. Ерошенко, написанный «японским Ренуаром» Накамура Цунэ, считается лучшей работой художника.

«Взгляд невольно притягивает высокий лоб мыслителя. На лице отсвет вечной грусти от незрячих глаз, навсегда закрытых почти от самого рождения. Несколько размытая слабовырисованная нижняя часть лица — абрис сомкнутого рта и волевого подбородка проглядывает словно бы сквозь расходящийся туман. Но сквозь туман, озаренный светом внутреннего пламени. А волны своевольных русых кудрей, завершая внешний облик поэта, подчеркивают замысел-символ японского художника, напоминающий факел», — таким изобразил Василия Ерошенко Накамура Цунэ [40]. «Портрет господина Ерошенко» работы Накамура Цуне — самое известное его произведение, признанное лучшей работой маслом со времени распространения в Японии западной школы живописи», — писал Эгути Киёси [41].

Сам Ерошенко говорил, что отдал бы год жизни, чтобы увидеть этот портрет. Сейчас картина находится в Токийском музее современного искусства, считается шедевром национальной культуры и является одной из визитных карточек музея. Ее можно увидеть на сайте музея: http://www.momat.go.jp/english_page/e_artm/collect/index.html

В 1921 году выходят два сборника произведений Ерошенко на японском языке под редакцией Акита Удзяку — «Песни предутренней зари» («Yoakemae no uta») и «Последний вздох» («Saigo no tameiki»). Большая часть этих книг погибла во время сильнейшего землетрясения в сентябре 1923 г., и сейчас они — библиографическая редкость. В 1924 году в Токио под редакцией журналиста Фукуока Сэйити вышел третий сборник — «Ради человечества» («Zinrui no tameni»).

 8. «Оказывал дурное влияние…» 

Но Ерошенко тогда уже не было в Японии. В мае 1921 г. состоялось второе в истории Японии празднование Первомая. В организованной Социалистической лигой демонстрации принимал участие и Василий Яковлевич. «У меня,- вспоминал Ерошенко,- были близкие друзья среди японских социалистов. Я состоял тогда членом Общества по изучению и распространению социализма, и мы вместе мечтали вырвать общество, государство, человечество из рук богачей и убийц, вырастить на земле сад свободы» [42].

А через несколько дней был разогнан II съезд Социалистической лиги. Многие его участники, и среди них Эгути Киёси и Ерошенко, оказались в полиции. Их отпустили, но вскоре, 28 мая, Социалистическая лига Японии была запрещена. В этот день Ерошенко был вновь арестован. Через два дня было сделано специальное распоряжение министра внутренних дел Японии о немедленной высылке Ерошенко. «28 мая, — писал Акита Удзяку, — у нас навсегда отняли Ерошенко». До 4 июня, когда он поднялся на палубу парохода «Ходзан-мару», Ерошенко находился под арестом в полицейском участке Ёдобаси.

По свидетельству Эгути Киёси, в полиции с ним обращались хуже, чем с бродячей собакой. Японские полицейские сомневались даже в его слепоте — они доходили до того, что грубо раздирали ему веки. «Пробудился ли стыд в их низких душах, когда они убедились, что он действительно слеп? Если бы они были людьми, то покончили бы с собой от стыда», — с болью и возмущением писал Эгути Киёси в газете «Иомиури симбун» после высылки Ерошенко [43]. Друзья Ерошенко — профессора Накамура Киё и Куроита Кацуми, писатели Арисима Такэо [44], Акита Удзяку и Эгути Кан, журналисты Фусе, Сино и Сома Кокко добились даже приема у министра внутренних дел, подписавшего распоряжение о высылке Ерошенко, но безрезультатно. На вопрос о причине высылки им неопределенно заявили: «Оказывал дурное влияние»…

«Четвертое июня 1921 года, — последний день, проведенный мной на японской земле… Власти отдали распоряжение выслать меня из Японии, я был схвачен полицейскими и под конвоем препровожден на пароход «Ходзан-мару», уходивший во Владивосток. /…/

Резко прозвучал третий свисток. Еще немного — и «Ходзан-мару» выйдет в широкие морские просторы, навстречу свободе. Но меня не радовала эта свобода. Стоя у поручней, я до последней минуты все ждал, что кто-нибудь приедет со мной проститься. Но напрасно… Никто так и не приехал. Быть может, они не смогли, а быть может, решили, что не стоит… Когда-то Япония казалась мне чужой и далекой. Но после стольких лет, проведенных там, она стала мне почти такой же близкой, как Россия…

Нет, я не плакал, только в горле застрял сухой комок. Голова слегка кружилась.

Полицейский, сопровождавший меня до Владивостока, помог мне добраться до моего места в третьем классе», — писал Ерошенко в своих «Записках о высылке из Японии» [45].

А друзьям Ерошенко проститься с ним было запрещено полицией. Дело о высылке Ерошенко обрело огромный общественный резонанс. Госпожа Сома при поддержке Эгути Кан возбудила против администрации участка района Ёдобаси уголовное дело. Начальник полицейского вынужден был уйти с должности.

В Японии Василий Ерошенко прожил, с перерывами, семь лет — с 1914 по 1921 год. Здесь он сформировался как тонкий писатель-символист, поэт, автор сказок и сатирических аллегорий, общественный деятель.

 9. «Ерошенко промелькнул, как звезда…» 

Издевательства над слепым поэтом и музыкантом всколыхнули не только японскую интеллигенцию. Тогда же его имя становится широко известным в соседнем Китае, где творчеством Ерошенко заинтересовался Лу Синь.

Ерошенко чудом удалось избежать ареста во Владивостоке. Из его письма Акита Удзяку: «Владивосток, 12 июня 1921 г. Дорогой г-н Акита! Сегодня я покидаю Владивосток и через Хабаровск направляюсь в Читу и Иркутск, а оттуда — в рабоче-крестьянскую Россию. /…/ Здесь я узнал, что сейчас в школах рабоче-крестьянской России хорошо поставлено обучение эсперанто… Если я, на свое счастье, благополучно доберусь до Читы, то, может быть, меня пошлют делегатом от местного общества эсперантистов на ХIII всемирный конгресс в Прагу. Но путешествие в Читу, наверное, будет очень трудным. Во всяком случае, я долго готовился. В течение двух месяцев понемногу покупал нитки, иголки, верхнюю одежду и прочее, а также чай, сахар, колбасу и другие различные продукты. Никто не верит, что я один смогу совершить это путешествие в глубь России./…/ Но я ничего не боюсь, я спокоен. Если людям понадобится меня убить, оборвать мое жалкое существование, то я без страха, легко доставлю им это удовольствие.

Политическая обстановка во Владивостоке изменчива, как и погода в это время. Пресловутый атаман Семенов тоже здесь, выжидает случая…» [47]

На Дальнем Востоке идет гражданская война. Пограничный патруль не пропускает Василия в Россию, и тот пешком (поезда не ходили) отправляется в Китай, живет в Харбине. Вскоре Ху Юй-чжи [48] приглашает Ерошенко в Шанхай преподавать эсперанто в Институте языков мира. Здесь Ерошенко пишет на эсперанто «цикл зарисовок из шанхайской жизни» — «Рассказы увядшего листка».

Василий Яковлевич вспоминал потом: «В большом и шумном Шанхае я понемногу забывал о своем корабле счастья, который собственными руками привел к гибели. Теперь я уже не сожалею об этом, не плачу о нем. Но если бы дело обернулось так, что все прошлое оказалось бы только сном, если бы, проснувшись, я увидел бы, что мой корабль счастья цел и невредим и что штурвал по-прежнему в моих руках, что я могу выбрать курс по своей воле, я не повернул штурвала и не изменил бы выбранного курса ни на йоту. Нет, не повернул бы я штурвала. Как и прежде, я снова и снова пошел бы тем же морем, в котором уже однажды погиб мой корабль счастья» [49].

Тем временем Камитика Итико и Накамура Цунэ хлопочут о получении для Ерошенко разрешения вернуться в Японию, Арисима Такэо пересылает ему средства на поездку в Европу, друзья сообщают об изданиях его новых книг.

В октябре 1921 года выходит литературное приложение к пекинской газете «Чэньбо», полностью посвященное жизни и творчеству Василия Ерошенко. Тем временем в переписке Лу Синь расспрашивает о писателе шанхайского литератора Ху Юй-чжи и известного писателя Мао Дуня [50].

В послесловии к сказке Ерошенко «На берегу» в сентябре 1921 года Лу Синь писал: «У финского писателя П. Пяйваринта есть такое высказывание: жизнь человеческая, как падучая звезда — сверкнет, привлечет внимание других людей, промчится следом, исчезнет и будет забыта всеми. Это относится только к тем звездам, которые нами замечены, а как много звезд люди не замечают!

В мае японские власти выслали за пределы страны из соображений безопасности русского слепого и отправили его морем во Владивосток. Это был поэт Василий Ерошенко. /…/

Ерошенко промелькнул, как звезда, и, может быть, я скоро забыл бы о нем, но сегодня мне попалась его книга «Песни предутренней зари» и мне захотелось раскрыть сердце этого человека перед китайскими читателями…» [51].

Лу Синь перевел 12 сказок Ерошенко и его пьесу «Персиковое облако». Эти переводы составили почти целый том в 20-ти томном издании произведений писателя.

По рекомендации Лу Синя, работавшего в министерстве просвещения, ректор Пекинского университета Цай Юань-пэй [52] приглашает Ерошенко читать курс эсперанто и русской литературы (на эсперанто). В 1921 году, когда Всекитайский съезд учителей по предложению Цай Юань-пэя принял резолюцию об изучении в школах эсперанто, три профессора — Лу Синь, его брат Цжоу Чзо-жень [53] и Цянь Сюань-тун основали при Пекинском универстите Специальную школу эсперанто. Ее директором был назначен русский эсперантист Иннокентий Серышев, а преподавателями — Цжоу Чзо-жень и Цянь Сюань-тун. В феврале 1922 года Василий Яковлевич приехал в Пекин и вскоре поселился у Лу Синя. Лу Синь пригласил его к себе, обеспокоенный постоянным полицейским надзором за Ерошенко (полиция подозревала его в связях с японскими радикалами, в частности, с Осуги Сакаэ).

Ерошенко выступал перед студентами на английском, японском языках и эсперанто. Интересно отметить, что доктор Ху Ши [54] однажды выступал как синхронный переводчик лекции Ерошенко с английского на китайский язык. На курс Ерошенко записалось пятьсот человек — триста на эсперантский поток и двести на китайский. Ерошенко был избран секретарем Пекинской эсперанто-лиги.

Спустя много лет новелла Лу Синя «Утиная комедия», героем которой стал Ерошенко, стала толчком к изучению жизни и творчества «слепого русского поэта Айлосяньке» советскими синологами-лусиневедами. Вот каким запомнил Ерошенко Лу Синь: «Айлосянке сидел на кушетке, расслабившись, но густые золотистые брови его были сдвинуты. Он вспоминал Бирму, по которой путешествовал, тамошние летние ночи.

— В Бирме в такую ночь,- отозвался он,- повсюду звучит музыка. Там в домах, в траве, на деревьях стрекочут насекомые. Там самые разнообразные звуки сливаются в один общий чудесный хор. Иногда к нему присоединяется змея, но даже ее шипение прекрасно гармонирует со стрекотом насекомых.

Он глубоко задумался, восстанавливая в памяти былое. Я не нашелся, что ответить. В Пекине я никогда не слышал такой чудесной музыки. И как бы ни любил я своей страны, сказать что-либо в ее оправдание не мог. Поэт был слеп, но не был глух…» [55].

Летом 1922 года Ерошенко из Пекина отправляется в Хельсинки на ХIV Международный конгресс эсперантистов как делегат от Пекинской эсперанто-лиги, затем вновь возвращается в Пекин. Через год на ХV конгрессе в Нюрнберге за чтение своего стихотворения «Предсказание цыганки» он получает первую премию. Председатель жюри, венгерский поэт Кальман Калочай отметил, что награждается не только стихотворение, но и вся подвижническая жизнь его автора.

В середине апреля 1923 г. в дневнике Лу Синя появляется краткая запись: «Ерошенко уехал на родину». Но до окончательного возвращения в Москву в декабре 1924 года он побывал не только на конгрессе в Нюрнберге, но и в Лейпциге и Геттингене, где слушал лекции в прославленном университете.

Весной 1924 года Ерошенко уже в Париже. Он встречается с руководителем всемирной организации слепых Жоржем Ревертом, слушает лекции в Сорбонне. В это время на Формозе (Тайване) выходит его сборник «Падающая башня», в Шанхае — книга «Стон одинокой души», обе на эсперанто. Летом того же года Ерошенко в Вене, где принимает участие во Всемирном конгрессе эсперантистов, где была основана Универсальная ассоциация слепых эсперантистов.

 10. Встречи в Москве 

С декабря 1924 по февраль 1928 года Ерошенко работает в КУТВе — Коммунистическом университете трудящихся Востока им. И.В. Сталина, сначала лектором, а затем переводчиком с японского языка.

Вспоминает Касуга Сёдзиро: «В конце 1924 года я впервые приехал в Москву. Коммунистическая партия Японии послала меня и еще восемь человек (а каждому из нас было тогда по двадцать лет) учиться в Коммунистический университет трудящихся Востока. /…/

Мы начали с того, что по одному выбрались из Японии, встретились в Шанхае и уже оттуда на борту советского судна отправились во Владивосток. К сожалению, никто из нас русского языка не знал, и поэтому, преодолев уйму трудностей и наконец добравшись до Москвы, мы все же не могли начать учебу: в университете не было переводчика, который бы нам помог. И вот тогда мы вспомнили о Ерошенко. Не случайно именно его имя всплыло в нашей памяти: он был широко известен в прогрессивных кругах Японии, и, вероятно, все социалисты и коммунисты знали его лично или слышали его имя. /…/

Мы обратились к руководству университета с просьбой разыскать Василия Ерошенко (изгнанный японской полицией из страны, он уже должен был, по нашим расчетам, приехать в Советскую Россию) и пригласить его к нам в качестве переводчика. Какова же была наша радость, когда товарищи быстро разыскали его: он жил в родной деревне. /…/

Честно говоря, я не думал, что руководство университета пойдет нам навстречу. В Японии о Ерошенко говорили разное, называли его анархистом, космополитом, ходили слухи, что вот, мол, поэт не хочет возвращаться к себе на родину после Октябрьской революции. /…/ И вот однажды, в очень радостный для нас день, Василий Ерошенко появился на пороге нашей комнаты…» [56]

Это стало возможным благодаря рекомендациям одного из основателей Коммунистической партии Японии (1922), члена Исполкома Коминтерна Сэна Катаямы, жившего тогда в Москве, и члена китайской компартии Ли Чин-хуа.

Из воспоминаний В.Я. Ерошенко: «Сэн Катаяма помогал мне разобраться в классовой борьбе Японии того времени. Захватывающе интересно рассказывал он о своих встречах с Лениным. Я, в свою очередь, делал все, чтобы как можно больше перевести с русского языка на японский книг и брошюр, которые рассказывали правду о Советской России, выполнял много других поручений товарища Сэн Катаямы» [57].

Нужно отметить, что Ерошенко никогда не принадлежал к числу «благонадежных» лиц, а КУТВ в то время был закрытым партийным учреждением по подготовке кадров для коммунистической работы в странах Востока. Вскоре Ерошенко предложили сотрудничать с НКВД — по одной версии, прослушивать разговоры сотрудников японского посольства в Москве, по другой — иностранцев, проживающих в отеле «Москва», от чего он с негодованием отказался. Сразу же возникли проблемы с пропиской, сгорел его архив, к сожалению, не последний, погибший в огне…

Об этом периоде жизни Ерошенко осталось крайне мало свидетельств, о многом приходится догадываться, многое читать между строк…

Вспоминает Касуга Сёдзиро: «Мне уже давно хотелось расспросить Ерошенко о том, какой показалась ему обновленная Россия, как относится он к партии, ее руководителям. Я долго не решался, но однажды спросил напрямик:

— Эро-сан, скажите, как вы относитесь к Советской власти? И еще, что вы думаете о большевиках и об Октябрьской революции?

Несколько минут он молча ходил по комнате, нагнув голову. Потом крепко сжал мою руку и сказал:

— Я уверен, что советское правительство — лучшее из тех, которые правили нашей страной за всю историю. Я полностью за большевиков. Более того, я считаю, что поддерживать их — прямой долг всех нас, рабочих и крестьян. Никто, кроме большевиков, не способен привести народ к новой жизни, к свету… Что же касается моих отношений с властями, с руководством университета, то они хорошие, и все размолвки остались в прошлом.

Его ответ чрезвычайно меня обрадовал» [58].

С большой вероятностью можно утверждать, что Ерошенко отвечал не двадцатилетнему студенту, а их невидимым собеседникам, а если «размолвки остались в прошлом», то они все же были…

Еще не начались преследования эсперантистов, еще не был разгромлен СЭСР — Союз эсперантистов советских республик, еще не погибли в ГУЛАГе многие эсперантисты — друзья Ерошенко. Ему еще не нужно обращаться с письмами в защиту эсперанто и эсперантистов к тому, чье имя носил КУТВ (а Ерошенко, рискуя собственной жизнью, дважды писал Сталину в самый разгар репрессий). Пока еще он мог пригласить своих студентов в те семьи, где говорили на эсперанто, чтобы они «ближе узнали жизнь и быт простых людей России», о чем вспоминает Касуга Сёдзиро.

В 1927 году Ерошенко встретился с одним из своих самых близких друзей — Акита Удзяку, приехавшим в Москву в составе японской делегации, приглашенной на празднование десятой годовщины Октябрьской революции. С Ерошенко встречались и другие члены делегации — секретарь Акита Удзяку Наруми Кандзо, который останется в Советском Союзе на девять лет, Ёнэкава Масао, Одзэ Кэйти, приехавшая в декабре Миямото Юрико, Ёсико Юаса [59].

Акита Удзяку рассказал, что в Японии идет борьба с «опасными мыслями», уничтожаются и книги слепого русского писателя. В конце года Ерошенко вместе с Акита Удзяку отправляется в поездку по СССР, они побывали в Ленинграде, Нижнем Новгороде, Минске, Казани. Когда Акита Удзяку принимал участие в радиопередаче на эсперанто о японской пролетарской литературе в январе 1928 года, Ерошенко помогал ему подготовить текст выступления. Акита также выступал с речью на съезде Всероссийского общества слепых, а Василий Ерошенко переводил ее. Дневник Акита Удзяку свидетельствует, что они встречались почти ежедневно в течение нескольких месяцев: Ерошенко помогал ему в изучении русского языка.

 11. «Неисправимый бродяга» 

В 1929 году пути Василия Ерошенко пролегли на север, за Полярный круг. Ерошенко едет на Чукотку, где жил и работал ветеринаром его брат Александр. Чукчи называли его «Какомей» — чудо. И вправду, было чему удивляться — он за короткое время выучил чукотский язык, научился самостоятельно управлять нартами, охотился по слуху. Однажды поездка в тундру чуть не окончилась трагически. Василий Яковлевич поехал в поселок, расположенный в 70 километрах от базы. Внезапно началась метель, упряжка порвалась и ездовые собаки убежали. Когда Ерошенко уже замерзал в ледяной пустыне, вожак упряжки привел собак и отыскал его среди сугробов. Позднее Василий Яковлевич рассказывал, что в снежном плену создал несколько своих лучших сказок. Литературным результатом этой поездки стали написанные на эсперанто «Чукотские рассказы».

В 1931 году по пути из Парижа на родину у московских эсперантистов на неделю останавливается Ху Юй-чжи. Он пытается разыскать Ерошенко и в своей книге «Неделя в Москве» отмечает, что Ерошенко преподает в школе слепых на Украине, куда нужно ехать поездом в течение суток. В 1932 году Ерошенко еще удалось съездить в Париж на очередной Всемирный эсперанто-конгресс.

Лу Синь также тосковал по своему другу, и в 1934 году упоминал в письме, что Ерошенко не умер, что он слышал, будто тот работает переводчиком, но, хотя ему писали, он не ответил. Железо [60] разместил на страницах своего издания сообщение в надежде получить информацию о Ерошенко от советских эсперантистов. Через два месяца он получил ответ от Николая Некрасова [61] о том, что Ерошенко путешествует в Ледовитом океане на корабле-ледоколе. Некрасов в шутку добавил: «Он ведь неисправимый бродяга!» Это было зимой 1934 года. В период сталинских «чисток» и второй мировой войны китайские эсперантисты ничего более о Ерошенко не слышали [62].

А в его жизни была Средняя Азия. В течение десяти лет (1934-1944) он живет в Туркмении, организовывает и возглавляет первый детдом-интернат слепых детей в Кушке. Как когда-то в Бирме, Ерошенко собирает по аулам своих будущих учеников. Изучив туркменский язык, разрабатывает первый алфавит для слепых туркмен — рельефным шрифтом Брайля, признанный лучшим из числа существующих проектов.

Из письма В.Я. Ерошенко, июнь 1940 г.: «Дорогой товарищ Чернецкий! …Я работаю в детдоме слепых, который организовал для туркмен, в Кушке. Это местечко замечательно тем, что оно является самой южной точкой СССР. Я живу на афганской границе и для въезда к нам требуется особое разрешение НКВД. Пишите мне по-русски. Эсперанто у нас не в моде: все центральные экспериментальные учреждения закрыты, многие работники арестованы как шпионы и предатели. Поэтому и у меня прекратилась связь с моими заграничными друзьями…» [63].

НКВД никогда не оставлял его своим вниманием — из-за обширной переписки на многих языках мира, но прежде всего — на эсперанто, из-за независимости суждений. Как мы уже говорили, в Индии его считали шпионом немецким, в Японии — советским, в Китае — анархистом-радикалом. За какого шпиона принимали его в Советском Союзе, почему за ним велась постоянная слежка, почему вскрывались его письма, а самого Ерошенко вызывали на допросы, кто и зачем уничтожил его архивы? Возможно, со временем это станет известно. С началом войны «неблагонадежного» директора перевели на должность педагога, а интернат вскоре эвакуировали подальше от границы.

Из воспоминаний Зинаиды Шаминой: «…Он был мягок с людьми и доверчив, как ребенок. Когда нечистый на руку завхоз оставил детдом без хлеба, учителя предложили директору немедленно прогнать вора с работы.

— Ну поймите, — ответил Ерошенко, — я не могу его уволить: у завхоза семья.
— Вы бы еще покрыли недостачу из своего кармана.
— Спасибо за совет — я уже так и сделал» [64].

С 1945 года Василий Яковлевич снова в Москве. С 1946 по 1948 год он преподает в той же школе для слепых детей, которую еще до революции закончил сам. Некоторое время живет в Узбекистане, преподает в Ташкенте. В 1951 году состояние его здоровья резко ухудшилось. Врач, называя смертельный диагноз ассистенту, и не подозревал, что его скромный пациент знает около 20 европейских и восточных языков (английский, французский, японский, тайский, бирманский, хинди, чукотский, туркменский, пушту, эсперанто и др.), в том числе латынь, на которой и прозвучал приговор. Ерошенко отправляется в последние свои поездки — прощаться с родными. Он посещает Якутию, Карелию, Харьков и Донбасс. Он успел еще сходить с охотником-проводником в якутскую тайгу, а вот мечта — пройти пешком с собакой-поводырем от родной Обуховки до Владивостока — так и не сбылась.

Земной путь неутомимого подвижника окончился 23 декабря 1952 года в родной Обуховке. Он ушел из жизни, всеми забытый, почти в нищете.

 12. «Я понял трагедию человека…» 

Лу Синь написал пророческие слова о своем друге: «Я понял трагедию человека который мечтает, чтобы люди любили друг друга, но не может осуществить свою мечту. И мне открылась его наивная, красивая и вместе с тем реальная мечта.

Может быть, мечта эта — вуаль, скрывающая трагедию художника? Я тоже был мечтателем, но я желаю автору не расставаться со своей детской, прекрасной мечтой. И призываю читателей войти в эту мечту, увидеть настоящую радугу и понять, что мы не сомнамбулисты» [65].

Но Лу Синю не суждено было узнать, что настоящей трагедией этого человека удивительного мужества и силы духа стала не слепота, которую он преодолел своей жизнью, а неоднократная гибель уникальных архивов, где хранились и его неизвестные произведения, и свидетельства встреч с выдающимися людьми Европы и Азии, прежде всего — огромная переписка.

Архивы Ерошенко трижды поглотил огонь. Последний собранный им архив, упорядоченный перед смертью, он завещал Обществу слепых. Однако нашлись люди, которые вывезли трехтонный архив в Старый Оскол и все сожгли. Поэтому мы теперь можем знакомиться с его произведениями только по ранним сборникам сказок и рассказов, изданным в Японии, Китае и на Тайване, далеко не полностью переведенным с японского, китайского языков и эсперанто.

Первая публикация о Ерошенко была подготовлена В.Н. Роговым в 1957 г. С тех пор появляются многочисленные статьи в газетах и журналах, зачастую повторяющие друг друга и грешащие многочисленными неточностями.

«И если бы не друзья Ерошенко в Японии, где сначала было издано трехтомное, а потом и пятитомное собрание его сочинений и несколько книг о нем, — отмечал ученик и исследователь судьбы писателя Виктор Першин, — он, вполне возможно, так и остался бы для нас в лучшем случае только слепым путешественником, возбуждающим любопытство, или чудаковатым, не таким, как все, школьным учителем. Лишь спустя пять лет после смерти Ваcилия Яковлевича и опять-таки благодаря его японским друзьям Акита Удзяку и Эгути Кан, приехавшим в Советский Союз на первую конференцию писателей стран Азии, Африки и Латинской Америки, благодаря их настойчивым розыскам мы, что называется, узнали Ерошенко в лицо. Впервые мы получили хотя бы относительное представление о масштабе и уникальности его личности, узнали его как художника слова» [66].

В 50-е годы в СССР работал китайский дипломат Гэ Баоцюань [67], известный переводчик и эсперантист. Он пытался узнать что-либо о Ерошенко, но безуспешно. Также безрезультатно расспрашивал о нем Чень Юань, известный эсперантист, посещавший Советский Союз.

Вот как писал о том же Альберт Поляковский накануне 100-летия Василия Ерошенко в 1989 году: «Уже, пожалуй, и японцы скоро будут допущены на кладбище в Обуховке, где покоится прах писателя. Они ждут этого без малого тридцать лет, когда вопрос, где «Айлосенко» и что с ним, прозвучал на первом Ташкентском симпозиуме афро-азиатских литератур. Среди участников Ташкентской встречи с советской стороны не нашлось ни одного, кто бы имел хоть малейшее представление о судьбе и творчестве соотечественника, которого японцы почитали и почитают как своего национального писателя. Узнав, что речь идет о незрячем человеке, запросили Центральное правление общества слепых. Быстро навели справки, и вот уже в Белгород телефонируют: «Срочно узнать, где похоронен Ерошенко». /…/ Могила Ерошенко была в столь неприглядном состоянии, сама Обуховка так бедна, что ответ японцам дали в лучших традициях охранителей сверхсекретности: никаких иностранных гостей принять не можем, в районе эпидемия конского сапа. Но сап не вечен, и потом сработала защитная версия о «почтовых ящиках», окружающих бедную Обуховку. Так по сей день и не получили японские почитатели таланта и подвижничества Ерошенко возможности побывать на его могиле» [68].

113. «Память цвета печали»

По нашим сведениям, «Сказки Ерошенко» в переводе Лу Синя издавались в Китае в 1922, 1938, 1948, 1950, 1978 годах. Сборник «Рассказы увядшего листочка и другие», в переводе с эсперанто на китайский, выполненном Ху Юй-чжи, вышел в Шанхае в 1924 году. Тогда же был опубликован сборник лекций, прочитанных Ерошенко в Пекине — «Уходящие призраки». Кроме того, в переводе Ху Юйчжи с эсперанто на китайский вышел сборник сказок Ерошенко «Башня для падения». В 1956 году в Токио появилось исследование профессора Такасуги Итиро «Слепой поэт Ерошенко» («Momoku no shijin Eroshenko»), а в 1959 году он же подготовил так называемое «Полное собрание сочинений Ерошенко» («Eroshenko zenshu») в трех томах. Первый том составили произведения на японском, второй — на эсперанто, а в третий вошли статьи и воспоминания о Ерошенко. В 1982 году появилось исправленное и дополненное издание книги Такасуги Итиро «Песнь на рассвете. Жизнь слепого поэта Ерошенко». Произведения Ерошенко были включены в многотомную библиотеку японской детской литературы, статьи о нем размещены в энциклопедических справочниках.

В 1934 и 1966 году в Китае отдельным изданием была выпущена пьеса Ерошенко «Облако персикового цвета» («Momoiro no kumo») в переводе Лу Синя, а в 1974 году вышло ее новое издание в Японии. К сожалению, эта пьеса на русском языке до сих пор не издана.

А еще были многочисленные книги на эсперанто, как в Японии, так и в Китае. Последнее из них (1979-1996) — шеститомник избранных произведений В.Я. Ерошенко, редактором и составителем которого является Минэ Ёситака [69].

Совсем недавно, уже в 1989 году, вышла книга Фудзии Содзо «Городские рассказы Ерошенко: Токио, Шанхай, Пекин в 20-е годы» (Fujii Shozo «Eroshenko no toshi monogatari: 1920-nendai Tokyo, Shanhai, Pekin»).

А что же у нас? Только в 1962 году Белгородское книжное издательство выпустило книгу «Сердце орла», со вступительной статьей Р.С. Белоусова. В 1977 году его же стараниями в издательстве «Наука» появился томик «Избранного». Вступительная статья о Ерошенко в этом издании начинается с упоминаний японских исследователей: «В 1972 году появился биографический очерк о Ерошенко известной японской писательницы Хирабаяси Тайко («Миямото Юрико», Токио, 1972). О том, что интерес к творчеству В. Ерошенко сохранился в Японии и по сей день, свидетельствуют и работы Каваками Кюдзю — профессора Коммерческого института г. Отару. Его статья «Поздние годы Ерошенко» опубликована в 1969 г. Имя Ерошенко и сегодня можно встретить на страницах газет и журналов, в частности, в газете «Акахата» [70].

В киевском издательстве «Молодь» в 1969 году вышла книга «Квiтка справедливостi» («Цветок справедливости») на украинском языке, подготовленная Н.Н. Гордиенко-Андриановой и почти повторяющая «Сердце орла». Насколько нам известно, больше произведения Ерошенко не переиздавались, за исключением нескольких сказок, изданных в последние годы в Белгороде, а названные книги давно стали библиографической редкостью.

Появились также несколько исследований о жизни и творчестве В.Я. Ерошенко: художественно-документальные повести А.С. Харьковского «Человек, увидевший мир» (М.: Наука, 1978), Н.Н. Гордиенко-Андриановой «Запалив я у серцi вогонь» (Киев: Вэсэлка, 1973, 1977). Последними изданиями о Ерошенко стали брошюра Б.И. Осыкова «Музыкант, путешественник, поэт, педагог», (Белгород, 1989) и книга В.Я. Лазарева и В.Г. Першина «Импульс Ерошенко» (М.: ТПО «ТАМП», 1991) выпущенные к 100-летию со дня рождения писателя. Вот, пожалуй, и все.

В 1990 году, в год столетия Ерошенко, в Старом Осколе, пригородом которого стала теперь Обуховка, был открыт Дом-музей Ерошенко, материалы о его жизни и творчестве есть в Белгородском государственном историко-краеведческом музее, музее г. Мары в Туркмении. Могилу писателя помогли уберечь от уничтожения его японские друзья, но все же так мало людей знают об этой удивительной жизни…

***

Один из учеников Ерошенко, Виктор Першин, писал, что Василий Яковлевич имел в душе удивительную внутреннюю жемчужину, освещавшую жизнь многим людям во всем мире. В одном из своих стихотворений, «Homarano» (в русском переводе — «Любовь к людям»), написанном на эсперанто в Шанхае, Ерошенко сказал о себе так:

Я зажег в своем сердце костер,
С ним и в бурю не будет темно.
Я в груди своей пламя простер,
И умру — не угаснет оно.
Лей, костер, ласку жизни и новь,
Вейся, пламя, бессмертно горя.
Мой костер — к людям мира любовь,
Пламя — вольного завтра заря.

… Профессору Такасуги Итиро все же удалось осуществить свою давнюю мечту и побывать в Белгороде, в Старом Осколе и Обуховке. Сопровождал его в этой поездке Виктор Першин, ученик Василия Ерошенко, ушедший из жизни совсем недавно, в октябре 2002 года. Один из его очерков назван «Память цвета печали». Он завершается удивительными словами ученика о своем Учителе (именно так, с большой буквы, пишут о нем многие воспитанники Ерошенко):

«Каждая капля этого духа высочайшей пробы была пролита разными «шахами» с бездумной, бессмысленной жестокостью и тупой бездарностью невежества. Но ведь и такую каплю нельзя вернуть, даже если установить столь редкий теперь черный лабрадор в месте упокоения В. Ер. [71] в родной Обуховке, построить грандиозный мемориал на фундаменте его отчего дома, даже если написать о нем еще одну очень хорошую книгу, и т. п. И все же пусть будет и то, и другое, и третье. Но пусть остается и беспокойство.

Ведь кто же не знает, что на всем белом свете нет ничего прекраснее жизни и стойкости духа, нет ничего увлекательнее мечты о любви и счастье, как и нет ничего более святого, чем память о Человеке, память цвета печали».

Источник http://ru-jp.org/patlan01.htm