Она с детства мечтала стать военным, но не стала: ей помешала война

У нее над постелью, на стене — фоторепродукция, черно-белый снимок: горы, облака, и крупным планом — лошадь, и девушка верхом, в мохнатой шапке. Тонкая, стройная, вся словно слившаяся с конем в одно целое, вся — полет, вся — бег, скорость, порыв, движение!

— Тут — все, что я люблю, все — мое! Лошадь, горы, — говорит Эвелина и добавляет, что фотография известного фотографа, гуру, можно сказать, фотографии, Макса Альперта.

Она лежит на животе, к спинке кровати пристроен ноутбук, и все время, пока мы говорим, она что-то в нем делает; вернее, не что-то, а свою работу, не отрываясь, не ошибаясь; но это нам нисколько не мешает болтать и общаться: прямо Юлий Цезарь какой-то!

…Имя у нее «неправильное», вот что, не подходит оно ей. Ну согласитесь: «Эвелина» — это что-то такое изнеженное, изысканное, капризное, «фам фаталь» такая вся из себя.

А она из себя — резкая, простая, прямая, открытая. И еще гоняет на машине — ну не водятся в Москве лошади в достаточном количестве для джигитовки, зато есть машина.

Вот она на ней и гоняет, и «притапливает» — по ночам, когда дорога свободна: до 180 — легко! А хочется — 200. И голос громкий, командный. И вообще — атаманша.

А она и хотела стать военным: дед военный, мама в свое время окончила в Рязани Высшую школу милиции, сама в далеком детстве, девчонкой, прыгала с парашютом, стреляла, автомат могла собрать-разобрать — запросто! «Солдат Эвелина» — не хуже, чем «солдат Джейн»!

…НЕ стала она военным. Война не дала.

ГРОЗНЫЙ, 1995—Й

Это был ее дом и ее город, место, где она родилась, где и мама родилась, и сестренка, и младший брат. И друзья, и школа, и все закоулки-переулки родные, любимые, до последнего камушка, до последней трещинки в асфальте. Где так здорово было ей, бой-девчонке, сорви-голове, командирше-атаманше, играть в прятки, в разведчиков.

И даже почти как игру — до самого последнего мгновения как игру! — воспринимала тогда то, что происходит: стрельба, и взрывы, и зависшие над головами вертушки, и танки! И где в один кошмарный день разом кончилось все — игра, детство.

— …Очень хочу туда поехать! Даже на машине могу поехать — а что? Только нужно, чтоб со мной кто-то был. А может, на самолете, это проще. Это лучше, быстрее! … Боюсь? Нет, не боюсь. Да знаю я, что теперь там совсем другой город! И ничего не осталось от моего дома, от моего детства. Но все равно — хочу! Это же родина, все равно!

…Нет, она все-таки потрясающая девчонка, эта «джигит Эвелина», «солдат Эвелина».

Куда она хочет — ТУДА? Где стреляли по детям?! Одиннадцатилетняя девчонка попала под обстрел. Чья пуля прошила ее, перебила ей позвоночник — наша, не наша — разве понять было в той кровавой каше, которую заварили политики, а расхлебывать пришлось простым людям, женщинам, старикам, детям! Кто был свой, кто чужой в этом кошмаре, с кого было спросить, кто ответит…

…Она истекала кровью на каком-то пересыльном санитарном городском пункте, и военно-медицинские начальники сказали, что ее надо в госпиталь, потому что тут ожидается «много раненых», и кто будет с девчонкой возиться? А у мамы еще двое на руках, младшие. В охапку их, и — в чем были, только документы взяли — на «вертушке» в Моздок. А в Моздоке сказали, что лучше во Владикавказ. А она лежала без движения, но помнит, все помнит, в сознании была… Ни в какой Владикавказ они не полетели. Мама сказала: в Москву! Там врачи, там реальная помощь, там я спасу своего ребенка, а если вы нас с дочкой не отправите — я вам тут все разнесу! Так они попали в Москву.

И началось: 9-я больница, 18-я больница, РДКБ.

Дни, недели, месяцы… Годы.

ОТ «ЗЕНИТА» ДО «КЭННОНА» 

Она выросла в больницах. Долгое время не могла даже сидеть — только лежала. Лечили, лечили… и долечились до пролежня, страшного пролежня, с которым помогли ей справиться в маленькой районной больнице в городе Донецке — какая-то там была на ту пору фантастическая методика лечения этого ужаса…

…Их было тогда несколько, таких же «детей войны», как Эвелинка Матвеева. Первых «пострадавших в военном конфликте». Про них писали, о них заботились разные фонды и отдельные сердобольные люди.

Иосиф Кобзон — что бы кто ни говорил об этом человеке, но именно он тогда помог этим ребятам, ощутимо и материально: на их имена были открыты банковские счета, и вот эта квартира, в которой живет сейчас Эвелинка с мамой и сестрой, благодаря тем деньгам и появилась.

Но как до этого было еще далеко тогда, в середине 90-х… Она росла в больницах. Недели, месяцы, годы — палаты, процедуры, операции, операции. Как она все это вынесла? Да никакая «солдат Джейн» такого у нас не вынесла бы!!! Мама одной из девочек, с которой она лежала в РДКБ, была фотографом.

— У нее был «Зенит», зеркалка, пленочный, естественно, и мне так стало интересно! Экспонометр, выдержка! Слова-то какие! Ну и стала к ней приставать и везде за ней таскаться, когда она фотографировала у нас в больнице: «Теть Марин, а как это? А как то?» Ну, в общем, так и научилась, спасибо ей… Она лежит на животе, пальцы привычно бегают по клавишам, картинки на мониторе быстро сменяют одна другую.

Она — «айтишница», она администрирует сайты, она фотографирует. А еще она окончила кинематографический институт, и у нее диплом оператора-фотографа.

И вообще она в технике сечет и разбирается, может, кстати, починить машину — свою первую, старенькую «хонду» могла часами перебирать, ковырялась в ней самозабвенно — вон даже фотографии остались в памяти компа, разобранная на детали «первая любовь».

Как помнит и любит всю свою фотографическую технику — и первый свой «Зенит», и первый цифровой «Эпсон», и какая это была неимоверная крутизна — ЦИФРА! А теперь у нее «Кэннон», с которым она не расстается ни днем ни ночью — вон стоит у постели кофр… Словом, во всех этих «технических просто» и высокотехнологических премудростях она как рыба в воде, говорит, что ей проще мотор перебрать, чем две котлеты зажарить… Вот тебе и на — а еще восточная женщина! Хоть и частично: папа русский, мама наполовину армянка, наполовину азербайджанка… Интернационал, короче.

СРЕДИ СВОИХ, СРЕДИ РАВНЫХ

…Трудно сказать, как бы все у нее сложилось, если бы не открылся в Москве пять лет назад центр «Преодоление». Если бы не стала она одной из первых, кого положили туда на реабилитацию. Если бы не люди, которых там встретила. Которые стали ей родными, полюбили ее, помогли, поддержали, стали второй семьей, вторым домом.

И это не просто красивые слова, фигура речи — сколько лет я знаю этих людей, таких разных, таких непохожих, но во всех что-то общее есть, — эта приверженность и привязанность к своему центру, своему Прео, как они его называют, — она во всем, и достаточно сказать, что люди там женятся и выходят замуж, — и те, кто лежит и проходит реабилитацию, и врачи, и медсестры, и медбратья… Может быть, именно это называется словом «команда». Может быть, «семья». Конечно, со своими заморочками, трудностями и сложностями — а в какой семье их нет, но ведь главное-то в другом. Что здесь ты «своя среди своих». Что здесь твой дом и твоя работа. И все здесь — твое, и будет так всегда, что бы ни случилось.

…«Встать на ноги» — мы, здоровые, так говорим в переносном смысле. Когда хотим сказать, что человек нашел себя, свою профессию, свое дело, уверен в себе, успешен, самодостаточен.

«Встать на ноги»… Для многих из тех, кто лежит в Прео, — это только мечта — если в буквальном смысле.

…Но даже если коляска, только коляска, всегда инвалидная коляска, и завтра она будет, и не будет, никогда не будет подругому — и тогда, и при таком раскладе можно жить, и нужно жить, и работать, и путешествовать, и любить — свою работу, своих друзей — СВОИХ! Все — можно! И не распускать сопли, и не ныть, и не жаловаться на свою проклятую судьбу, а, скажем, сесть за руль своей «ласточки» с ручным управлением, и — как дать по газам! И чтоб — под двести, и чтоб ветер свистел, как в горах!

…Но ты все-таки уж так не лихачь, я теперь за тебя бояться буду, Эвелинка, солдат ты мой, девушка-джигит. Вон как тебя срывает с места мчаться куда-то за сто верст от Москвы, в Калужскую область, только потому, что друг позвонил, другу плохо, другу нужна твоя помощь! А ведь при всей твоей крутизне и прямоте, за всей этой внешней бравадой — я так вижу, я знаю, я чувствую! — нежная, чуткая, добрая, отзывчивая душа, и, может, я была не очень-то права насчет твоего имени, может, оно-то тебе как раз и подходит: Эвелинка-Эвелиночка…

Фото: «Вечерняя Москва», Петр Болховитинов

Ольга Мозговая

Источник