— …и что они все «героя» из меня лепят! Да я же простой, грешный человек, и никакую икону ты с меня не напишешь…
Такими примерно словами меня встретил Андрей. А я и не собирался «писать икону». Скажу начистоту. Про это, вообще-то, не принято говорить, но… в общем, известно, что человек, которого настигает тяжелая болезнь или в результате какого-то несчастного случая он становится инвалидом, «взваливает на плечи» просто неимоверный груз. Психологический. Осознание собственной неполноценности (к сожалению, в нашей стране это видно на каждом шагу — от крутых лестниц до циничных высказываний типа: «развелось вас…») очень часто приводит к тяжелым стрессам, депрессиям. Обидно бывает не только за невоспитанных и грубых людей, но и за злодейку-судьбу, так несправедливо искорежившую жизнь. Характер инвалида всегда «не сахар». И в этом не его вина. Это именно следствие того постоянного стресса, в котором он находится. И зачастую борьба с хандрой отнимает слишком много сил…
Что я знал? А знал я, что в селе Дединово живет 31-летний слепой и безногий (!) художник, Андрей Константинович Жаринов, делающий замечательные керамические вещи. Его творения с удовольствием берут музеи, а это значит, что котируются они и в среде искусствоведов. Собственно, это вся информация, которой я владел.
Сразу замечу: Андрей не скрыл ничего. Рассказал всю суть. Познакомились мы и с его замечательной супругой, Еленой, и с их детьми, Артемкой и маленькой Машенькой. Рассказать есть о чем. Дело в том, что Андрея, по всем правилам жизни на нашей планете не должно существовать. Страшный взрыв, две клинических смерти, и жуткое прошлое… но, наверное Бог (если он есть, конечно) дал Андрею вторую, «запасную» жизнь не случайно. Случайного вообще в мире не бывает. Но пора бы приступить к повествованию.
…Его «взяли» прямо в школе. Писали сочинение: «Труд — почетная обязанность…». Солнечный день, за окнами птички поют — и вдруг… «Жаринов?» — «Ну?» — «Пошли…» Он не удивился. Он знал. Андрюху засунули в «собачник», несколько минут тряски — и он в милиции. Город Киреевск маленький, и в принципе здесь все друг друга знают. Молва разнеслась мгновенно. И никто, абсолютно никто его не жалел.
Парню еще пятнадцати не исполнилось, но его обвиняют… в изнасиловании. Слишком этот «молодой да ранний» здесь всех «достал». Особенно — милиционеров. В свои 14 он уже был здоровенным жлобом, рано пристрастившимся к алкоголю и познавшему женщин. Ему не было интересно со своими ровесниками. Он тянулся к старшим. Это была своеобразная «романтика»: участие в безобразных попойках, некая сумрачная власть над «фраерами» (а как же, только задень — братва «уроет»!). В таком возрасте ведь как думается: «Эх, один раз попробую — и можно умирать!» Глупая наивность… трудно даже заметить, как тебя все глубже и глубже затягивает болото.
Один «привод» в милицию, другой… драки, бесконечные «разборки»… С одной стороны, для маленького шахтерского городка, в котором шахты одна за другой закрываются, повышенный криминальный фон — явление обычное. Но разве это оправдание? Ведь сколько в России примеров, когда из криминогенных регионов выходили люди, считающиеся гордостью Отечества! Его уговаривали учителя, милиционеры, дед с бабушкой, мама Нина Валерьевна вызывала из другого города отца, Константина Алексеевича, с которым они тогда были в разводе. «Переговоры» с отцом кончились банальной дракой. И никто его не мог остановить… А ведь Андрей до того занимался, спортом, неплохо учился, летом работал помощником комбайнера, — все пошло побоку.
Итак, он в первый раз, прямо в школьной форме, очутился в камере-одиночке. И провел в ней пятнадцать суток: следователь попался жестокий, хотел вопреки закону «усмирить» подростка. На допросах Андрей вел себя агрессивно — отсутствие опыта не позволяло найти правильную линию поведения. Те более, что он не считал себя виноватым. Дело в том, что «жертва» была старше его на десять лет, она уже два раза «сходила» замуж, да и произошло «изнасилование» по взаимному согласию. Потом Андрей еще проводил ее до дома, но… на следующий день она подала на него заявление.
К моменту суда ему исполнилось 15 лет. Когда «жертву» спрашивали: бил ли он ее, она отвечала: «Нет» — «А как же тогда?» — «Он меня… морально подавил». Прокурор запросил восемь лет, ему дали пять. Строгого режима. И только тогда в голове юного акселерата смогла «уместится» мысль о том, что все: попал…
И он отправился в путешествие по тюрьмам. Тюрьмы были ужасные: грязные, темные, переполненные. Его этап долго колесил по стране: Тула, Рязань, Арзамас, Уфа… Один раз ему очень здорово «досталось». Их, малолеток, набили в «воронки», как селедку, и держали в страшной духоте несколько часов. Андрей по простоте своей довольно грубо сказал что-то охране… его выволокли. И били. Долго и профессионально. При передаче этапа обычно у ЗК спрашивают, есть ли претензии. На сей раз Андрей, хоть и был весь в синяках, догадался промолчать. Так начался его «тюремный университет».
После «круиза» по страшным нашим тюрьмам он думал, что зона — нечто еще более ужасное. Но, увидев впервые свой конечный пункт — колонию в башкирском городе Стерлитамаке — Андрей был в шоке. В хорошем смысле. Он никак не мог ожидать того, что вся зона может прямо-таки утопать в цветах, к тому же на ее территории находился громадный сад. И так получилось, что за те годы, что Андрей провел в Стерлитамаке, он ни разу не болел, даже насморком, в то время как его товарищи по несколько раз в месяц обращались в санчасть.
Ему впервые повезло. Он попал в хороший отряд, в котором воспитателем был человек просто замечательный — Михаил Сергеевич Мальцев. Он очень умно наставлял ребят, чтобы они не только стремились к условно-досрочному освобождению, но и постарались сами, внутри себя разобраться, для чего они вообще существуют. Андрей вспомнил, что в их семье всегда выписывали «толстые» журналы, сам он много читал, и что-то в какой-то момент там, в Киреевске, в нем нарушилось так, что он ступил не на ту дорожку.
Кстати, его мама и отец вновь сошлись. И даже более того: родили двух сыновей — Лешу и Мишу — его братьев. В каком-то смысле, на рождение детей их толкнуло и то, что произошло с их старшим сыном.
Ну, а Андрей шел, как говорится, по пути исправления. Он закончил в зоне школу, поступил в ПТУ, стал учится на токаря. Конечно, не все здесь ему нравилось. Особенно — атмосфера стукачества. В любой детской зоне существует негласное правило: чем больших ты «сдашь», тем лучше будешь жить. Это, по мнению Андрея, убивало в человеке человека. Вроде бы, хорошо здесь уже потому только, что нет беспредела, «опускания», и всего остального, что присуще так называемым «черным» зонам. Но, когда ты не можешь сделать лишнего шага без разрешения или сопровождения (даже, чтобы сходить в туалет, нужно было терпеть и ждать, пока соберется толпа таких же желающих), это не добавляет комфорта в твою жизнь. Тяжко это переносить…
Но ведь он был в зоне строгого режима, а не в санатории. И терпел. Он полностью уходил в учебу, а потом в работу. И перед тем злополучным днем даже получил звание лучшего по профессии. В конце месяца по советской традиции они всегда работали сверхурочно: начальство обязательно должно доложить «наверх» о перевыполнении плана. Перед обедом Андрей закончил делать фланцы (детали такие) на своем станке, сдал инструмент, переоделся и пошел курить. И здесь появился мастер: «Ты чего это уже ушел?» — «Да, я станок убрал уже…» — «Иди, сверли.» Он вернулся, поработал еще, не больше пятнадцати минут (он привык к тому, что даже маленькому начальнику обязательно надо «насладится» властью, хотя бы вот так: заставить подчиненного поработать еще несколько минут). Андрей собрал стружку и понес выбрасывать. Путь к урнам пролегал через термический участок.
И вдруг — случилось что-то непонятное: раздался не слишком громкий хлопок — и стены цеха полетели в воздух! Повалили клубы едкого дыма, раздались нечеловеческие крики — и одна из стеновых плит стала опускаться прямо на него. Она зависла в метре: арматура на дала плите свалится на Андрея. А его колотит… Но сознания он не терял, понял: что-то взорвалось, надо, пока есть силы, уползать. Ползти не получалось: он не чувствовал ног. Вскоре его подхватили какие-то руки, что-то стали перетягивать проволокой, и он упал на пол автобуса увидел рядом, тоже на полу, нечто окровавленное, похожее на кусок мяса. Дальше стало темнеть в глазах. Но он понимал: везут в больницу. И голос знакомого офицера твердил: «Терпи, терпи, пацан…»
Когда он в очередной раз «поплыл», кто-то стал стегать его по щекам и женский голос, наверное, медсестры, звенел: «Не засыпай. Заснешь — умрешь.» Но голос звучал, как в пещере, и все удалялся, удалялся… Последнее, что он подумал: «Прощай, Андрюшка…»
Случилось следующее. На термическом участке находились две громадные бочки с селитрой, в которых закаливали алюминиевые изделия. Температура превысила критическую, а автоматика отключения не сработала. Погибло (официально) шесть человек и около семидесяти пострадало: рваные раны, ожоги, ампутации, контузии. Трупы родственникам не отдали, похоронили на казенном погосте. Самому Андрею не повезло крепко: одну ногу ему оторвало начисто, вторую — сильно изуродовало (она так и осталась парализованной оттого, что перебит седалищный нерв), контузия впоследствии привела к полной слепоте.
…Но тогда он думал, что умер. Врачи говорили, что это действительно была клиническая смерть, но ничего такого, что описывается в книжках про «жизнь после жизни», он не ощущал. Просто — пустота. Пустоту заполняла какое-то жужжание. Он из последних сил напрягся и жужжание приобрело определенные формы. Это были голоса: «Пульс? — Нет… — Давление? — На нуле. — Так, зрачки у нас… не реагируют. — Отключаем?..»
«Как же так, — думал он, — ведь я же живой, вот он я!» Он напряг последние силы — и глаза его раскрылись. Увидел какие-то трубки, тянущиеся к себе. «Так, — подумал он, — значит, не умер». Он попытался шевельнуть рукой — получилось — и сразу же запустил ее себе в пах: «Есть, цело!» Вот, подумал он, то за что я сижу, почему-то Бог оставил… Врачи снова нависли над ним, он то и дело терял сознание, но снова «возвращался» и даже сориентировался: в операционной, кроме него, лежал еще один парень. Тому не повезло еще больше: сгорело почти вся нижняя часть туловища. Включая то, что в паху. Больно было обоим. В какой-то момент парень повернулся к Андрею, и процедил: «Слушай, мне уже стыдно орать. Давай, попросим, чтоб нам чего-нибудь укололи…»
Больница, в которую они попали, была лучшей в Стерлитамаке. Спасли обоих. И еще многих. А 7 ноября приехал отец, привез гостинцев, и… новые сапоги. Естественно, он ничего не знал.
Потом были долгие скитания по больницам, всегда под охраной (ведь он все еще был ЗК), в результате чего он очутился в своем Киреевске, уже после того, как ему изменили, наконец, меру пресечения. Но раны гноились, было много операций, и больничная его жизнь длилась еще два года.
А с Леной они познакомились в больнице. Городок-то маленький, и знали они друг друга еще до Андреева срока, но знакомство их было поверхностным. Лена на 4 года его старше, к тому времени окончила техникум и по распределению попала на чулочную фабрику в Петербург. Иногда она возвращалась на родину, к маме, и случайно зашла в его палату — попросить халат. Ну, зашла — и зашла, потом халат вернула, видит: парень вроде знакомый: «Андрей… это ты?» Андрюха ее, ну, совершенно не помнил. Но виду не показал, поздоровался. К нему и другие девчонки заходили, наверное, из жалости, но он особенного внимания к кому-то не проявлял.
Лена же стала приезжать из Питера все чаще и чаще, дошло до раза в месяц. Они писали друг другу, почти каждый день. И Андрей часто думал: «Ну, куда я такой, весь в трубках этих проклятых…» (надежд на скорое выздоровление было не много). Но, когда ему исполнилось 18, они расписались. Прямо в больнице: свидетелями были медсестра и подраненный милиционер, лежавший с ним в одной палате.
Андрей думал, что теперь, когда он сполна заплатил за все прошлые грехи, получил от судьбы «запасную» жизнь, впереди их ждет только хорошее. Конечно, он ошибался. Ведь ничего, никогда просто так с неба не падает… будут в его жизни еще испытания.
Лена уволилась с Питерской фабрики, переехала в Киреевск, но жить-то им негде было! Помогли его родители. В их однокомнатной квартире теперь их жило шесть человек (вместе с братьями Андрея). К тому же Лена вскоре забеременела. Отец в углу сколотил нечто вроде кровати за шторами, почти нары, но вот что удивительно: на этих «нарах» у него всего за неделю зарубцевались все раны, трубки вылезли сами. Но ослеп правый глаз.
С жильем помогли Ленины родители. Они купили себе дом, молодой же семье оставили квартиру в городе Скопине Рязанской области, куда они вскоре переехали. Там произошли два хороших события и одно плохое. Первое хорошее событие — рождение сына Артемки. Второе — знакомство Андрея со знаменитым Скопинским промыслом — керамикой.
Когда Лена носила еще Артемку в себе, Андрей пытался найти хоть какое-то занятие, могущее поправить их семейный бюджет. Сначала он пытался резать ложки, потом — вязать макраме, потом — расписывать деревянные доски. Кое-что у него получалось, но все было не то. И он стал писать картины. Маслом, и прямо пальцами, кисти ему пришлись не по душе. И картины людям нравились настолько, что их покупали с удовольствием. Но Андрей уже начал подозревать, что может перестать видеть и левый глаз: мудрые офтальмологи заключили, что, как следствие тогдашней контузии, у него необратимо отслаивается и перерождается сетчатка. Иногда он закрывал еще видящий глаз и представлял себе, как он будет жить в тьме. Думать об этом, конечно, не хотелось, но…
Одна картина (последняя, написанная, когда он еще мог видеть) до сих пор хранится в их доме. Это скопинский пейзаж: на город опускаются голубые сумерки. Картина классная, но Андрей на эту тему говорит несколько иначе:
— …Приезжают некоторые «О-о-о… как здорово! А как вы относитесь… к импрессионистам?» Да, я знаю и Тулуз-Лотрека, и Сезанна, и Моне, но… Так и хочется крикнуть: «Ребята, блин, ведь меня же заставила жизнь!» Я пошел по этому пути, потому, что я хотел просто жить! По-другому… Если я успокоюсь, ничего делать не буду — я быстро «загнусь». Темнота, сумрак, сон… но ведь любой из вас может «долбануться» в любой момент! Ведь не пойди я тогда выбрасывать эту стружку? На том пространстве, куда я попал, — никто не выжил. И, если Господь Бог меня не убил, значит надо так было? Дал шанс, к примеру…
После того, как Андрей научился писать картины, он узнал, что в Скопине уже четвертое столетие существует гончарный промысел. Скопинскую керамику изготавливала целая фабрика, весьма известная в стране. Больше всего Андрею нравился «хулиганский» стиль скопинских мастеров: даже в царские времена они могли «допустить шалость» — вылепить, например, бабу, стирающую в пруду белье, а рядом изобразить мужика, заглядывающего ей под юбку. Фантазия здесь никогда не ограничивалась. Нравилось еще то, что после покрытия глазурью и обжига в печи керамика блестела на солнце и радовала глаз. По его просьбе с фабрики принесли глину и свистульку — для образца:
— …И начал я свистульки штамповать, козлов всяких, кошечек. С полгода занимался глупостью, потому что халтура получалась страшная, а потом понял, что надо делать поменьше, да получше. Глину надо было учится чувствовать. Работать по заказу фабрики, получая рупь за свистульку, глупо. Однажды приехали ко мне из какого-то фонда и заплатили по десятке. Это была моя первая победа! И не думай, что все так просто делается: даже и в свистульке надо уметь проявить фантазию. Я никогда не забываю, что туда часть души отдается. Я знаю, куда чего подогнуть, какую «камеру» сделать. Если лепишь толстячка-банкира, — «камеру» делаешь большую, чтобы низко свистела. А зайчику я дам, конечно, высокий голос.
— Слушай, Андрей… Но ведь ты не видишь! Как же ты лепишь, не видя?
— Да, вот тот же банкир — когда я его леплю — у меня прямо «в голове сидит»… Я это все вижу, только надо было еще научится голове «в дружбе с пальцами быть». Ох, если б ты знал, какие сны я вижу! Цветные…
— Получается, у тебя как бы… зрячие руки?
— Эх, брат… Ну, а куда деваться! Да, у меня такое ощущение, что я вижу то, что леплю… Вот, я тебе про другое скажу. Планов-то у меня много. Да вот, с тем же надомным трудом инвалидов. На днях я на праздник Куликова поля змеек наделал, — они там моментально разлетелись. А ведь это может сделать, ну, любой: даже сын, Артемка, у нас этих змеек «крутит». Пусть тот же инвалид сидел бы их, «крутил». А я сам, как дурак их леплю, мне это не нужно — я хочу творчеством заняться. Дал я в эфире свой телефон. Обратился ко всем: кто хочет? Но — не поверишь — никто не позвонил…
Этот разговор относится к настоящему времени, когда мы сидим в их уютном, правда, еще не достроенном доме в селе Дедилово. Но, говоря выше о двух хороших событиях, случившихся в Скопине, я забыл рассказать о плохом. А событие заключалось в том, что Андрей занялся бизнесом. Времена были такие, что коммерцией трудно было не увлечься: деньги можно было делать буквально на всем, — времена эти немногим позже назвали «диким капитализмом».
«Говорят, деньги не пахнут. Но они сильно пахнут: и, как правило, дерьмом…», — таково глубокое убеждение Андрея. Тогда, к сожалению, он этого еще не понимал. Дело шло неплохо, деньжата текли рекой, но творчество, керамика, — были забыты. Андрей с компаньонами либо «делали деньги», либо пропивали их. Уезжали с компанией в село Дурное — гулять — и загулы эти длились сутками. Кончилось все отвратительно: в доме Жариновых убили человека.
Местная шпана, считающая себя «крутыми», пришла к ним за деньгами: «Делится надо». И друг Андрея выстрелил, защищаясь… Его оправдали, но Лена и Андрей после этой трагедии разошлись.
Андрей сошелся с другой женщиной. Вскоре выяснилось, что не он ей был нужен, а его «капиталы», и прожили они совсем недолго. И Лена вышла замуж, но и у нее с мужем не заладилось. Правда, после второго брака Лена родила дочку Машеньку. Им казалось, что в новой жизни будет лучше, но так вышло, что оба очень скоро остались в одиночестве.
Андрей вернулся в Киреевск и на последние деньги купил печь для обжига (раньше свои вещи он обжигал, где придется). Теперь он понял, что снова потерял все… он пытался забыться в творчестве, писал картины, лепил. Но, когда он прослышал про то, что Лена осталась одна, сразу решился поехать к ней.
Разговор был тяжелым. Лена не хотела к нему возвращаться и он уехал ни с чем. Она вновь, как и много лет назад пришла к нему сама. А вскоре Андрей ослеп полностью.
Лена вообще удивительный человек. Она совсем немногословна и заставить рассказать что-то практически невозможно. Они и сейчас частенько ругаются, но так получается, что врозь они не могут. Весь дом на Елене. Но не только дом: всю работу по глазировке работ Андрея и обжигу их выполняет она, часто с помощью сына.
Про свою жизнь она не любит рассказывать, а вот про Андрея говорит вполне искренне:
— Тяжело с ним… Он вспыльчивый. Ужасно вспыльчивый. Настырный.
— Может, не настырный, а целеустремленный?
— Да. Но и настырный тоже — не дай Бог!
Расписались они во второй раз. Поселились в Дедилове. Семья занимает значительную часть большого дома, который перестроили из «коммунальной» бани специально для них. Андрей очень уважительно отзывался о человеке, приютившем их семью, и всегда с приговоркой: «Ну, настоящий хозяин!» И мы познакомились. Его зовут Валерий Шемякин и он является директором ЗАО «Заря», бывшего колхоза, а теперь «агропромпредприятия». По пути к Андрееву меценату я заглянул в местную церковь во имя Параскевы Пятницы. Грешно пройти мимо такой красоты! Фрески как изнутри, так и снаружи храма настолько ярки и жизненны, что я невольно позавидовал людям, живущим здесь (храм прекрасно виден из дома Жариновых и любимое время Андрея — утренний колокольный звон). Можно даже предположить, что в Дедилове вообще прекрасное имеет тенденцию процветать.
Валерий Александрович при встречи сначала показал свое хозяйство, рассказал о планах, ну, в общем, совершил то церемониальное действо, которое руководители обычно проводят с журналистами. Ничего, здорово. Особенно цех переработки, ресторан и бассейн. Конечно, немного маниловщиной отдает (а, собственно, ничего плохого в нет том, что хозяйству есть, чем похвалится), но я «увел» разговор в сторону Жаринова. Вот, что поведал Шемякин:
— …Пришли из отдела культуры: «Надо помочь одному гончару». Я поехал к нему и увидел маленькую «конуру», в которой он жил, увидел его замечательные вещи. Мои предки ведь были гончарами, и что-то там во мне шевельнулось… Я решил развить гончарное ремесло у нас в Дедилове. Я даже подумал тогда про свою дочь: она у меня тоже здорово лепит. Ну, а итоговая моя цель была — чтобы ко мне приезжали из Тулы. За продуктами, в ресторан, просто посмотреть.
-Ну, а керамика Андреева здесь причем?
— Здесь будет производство вещей для бытовых нужд. И второе: на этой базе должны рождаться шедевры. Вот тут мне и нужен Андрей. Как «флаг». Мне уже не нужно, ни денег, ничего. Я просто хочу оставить о себе память…
…Потом мне другие люди рассказали, что не все еще в отношениях Жаринова и Шемякина «утрясено». Да, дом достраивается, но ведь художники ведь какие люди: им не нравится, когда на них «влияют». Такие вот, «одинокие волки», не признающие никаких Утопий. Но очень хотелось бы, чтобы у них все получилось.
Ну, а что там сложится у Лены и Андрея — жизнь покажет. Все еще впереди…
PS: ….»Впереди» не получилось. Недавно пришло известие: Андрей Жаринов погиб в автомобильной катастрофе.
Геннадий Михеев
Источник: http://mamlas.dreamwidth.org/3222664.html#cutid1
Похожие статьи
-
-
«Мир по дороге очень интересный»: белорусский фотограф и его жизнь за красными флажками
С Максимом Вейзе я познакомилась случайно. Искала .. Читать далее+ -
Анна Горчакова: Танец как жизнь
Анна Горчакова мечтает научить своих учеников танц.. Читать далее+ -
Жизнь на шрифте Брайля
Горнолыжник-паралимпиец Александр Федорук мечтает .. Читать далее+
Царствие Небесное рабу Божьему Андрею!
Автору спасибо.
Грустно, конечно.
Но на все Воля Божия!