Журналистка Дарья Шухтина отравилась угарным газом в собственной квартире на девятом месяце беременности. Несчастный случай: неисправность в установке газовой колонки. Ребенок погиб до рождения. А позднее, уже после родов, Дарья впала в кому. Потом заново училась класть ногу на ногу, сидеть, стоять, плавать. Физическое восстановление заняло полгода, эмоциональное – около трех лет. Все это время рядом с ней были родные, чаще всего – муж и отец. Она встала на ноги, хотя врачи говорили, что она никогда не будет ходить. Она не могла придумать пять слов, начинающихся на «бо» и на «ба», а сейчас работает в глянцевом журнале, как и до случившегося.
Дарья прочитала на нашем сайте историю Кейт Адамсон. «Это же почти моя история!» Она связалась с Кейт и получила ответ: «Вы очень мужественная, вам надо рассказывать о том, что произошло».
Я не помню, когда пришла в себя. Я была в больнице, в какой – я не знала. Я просто тихо лежала на кровати, вокруг были пациенты. Кроватей в палате было штук 6. Я лежала у стенки. Не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, не могла перевернуться с боку на бок – так и лежала на спине, только голову могла повернуть. Пришли медсестры и стали менять мне памперс. Я поняла, что на мне, кроме памперса, ничего нет. Но было не до стеснения. Я вообще не очень стеснительная.
Потом пришел папа. Где мама, я в тот момент даже не спросила. Он стал заниматься со мной физкультурой. Попробуйте согнуть ногу в колене, когда не представляете даже, где у вас колено. Или поднять руку. С руками я справлялась гораздо проще, чем с ногами – с ногами была вообще какая-то беда. Они абсолютно меня не слушались, я даже не могла положить одну на другую. Когда упражнения закончились и я все сделала, кроме сгибания ноги в колене, папа был просто счастлив.
На следующий день ко мне пришел муж – Алеша. Вот что он написал после этой встречи:
«Завотделением впервые сказала что-то положительное. Типа тьфу-тьфу не сглазить, но пока все идет замечательно: слушает Бонгу, садится — точнее, они ее сажают, совсем ненадолго.
Голову плохо держит, как ребенок, заваливается.
Левая рука еще туда-сюда, правая и ноги совсем пока никак.
В принципе, это вопрос связей между мозгом и мускулами, периферия – а это, как они сказали, все лечится, легко. Только долго.
Никаких повреждений, короче, нет.
Говорит шепотом, односложно: «да», «нет», «хочу», «не хочу».
Я несколько раз переспрашивал, что именно она говорит. Пока шепотом, потому что дырка в горле (от трубки) не зажила еще. З/о сказала, зарастет все, чтобы мы не волновались.»
А вот что помню я: пришел Алеша, спросил, как я себя чувствую. И очень обрадовался, когда я ответила ему и узнала его. Потом он начал спрашивать, помню ли я, как мы ездили в Барселону. Я сказала: «Да», а он, нет чтобы успокоиться, стал выспрашивать, что мне там больше всего понравилось. Я отвечала. Потом он дал мне плеер с диском, я включила, музыка была незнакомая, но красивая. Я спросила, что это такое, он сказал, что это Бонга и что мы его слушали раз сто уже в машине. Я не помнила.
В общем, я лежала на своей кровати, а тут привезли откуда-то девушку. Она была худой-худой – это первое, на что я обратила внимание. Я, знаете ли, всегда обращаю внимание на такие вещи, потому что сама озабочена потерей жировых накоплений. Но в тот момент, конечно, было не до того.
Потом ее положили на кровать рядом с моей, пришел врач, спросил, почему она решила покончить с собой. Она сказала, что ее все достало. Он спросил: «Ну что ж вы так?» Она ответила: «Ну так, как получилось…». Потом я узнала, что ее еле откачали, она пыталась отравиться всеми таблетками сразу. Но этого оказалось недостаточно. Надо было, наверное, что-то еще сделать в этом мире.
Дарья ШухтинаНапример родить ребенка. Наверное, именно поэтому я и осталась в живых. Но тогда я не вспоминала о своем погибшем в середине января ребенке, нет, не вспоминала, как врач, который принимал у меня роды, спросил, хочу ли я посмотреть.
Как я отказалась, потому что знала, что ночью мне будут сниться кошмары, мертвая девочка будет лезть на кровать, а я не смогу ничего сделать. Я даже не вспомнила, как тогда мы вместе потеряли сознание: Алеша в ванной, а я, на девятом месяце беременности, на пороге спальни. И как потом ребенок внутри перестал шевелиться…
Это было страшно вспоминать. Тем более тогда, когда я лежала в больнице, не умея даже положить оду ногу на другую. Папа сказал, что мне нельзя нервничать. А как тут не будешь нервничать, когда врачи, словно сговорившись, отвечают на вопрос, что со мной случилось, только «ты заболела». И все.
Что со мной произошло, я узнала гораздо позже. А разве бывает так, что человек здоровый-здоровый, а потом БАЦ и не может даже ногу на ногу положить, не говоря о том, что лежит в памперсах…
В следующий раз я проснулась уже в другой палате. Вошла женщина и начала меня проверять. Нет, не на детекторе лжи. А на неврологическое состояние. Я многое сделала, как она просила, правда в нос себе никак не могла пальцем попасть, ну забыла я, где нос у меня находится, и все! А потом она сказала: «Не лежи с подогнутыми пальцами» — «А что?». Я просто придерживала одеяло, чтобы не убежало, наверное. А она: «Так и останутся». Я испугалась и разогнула пальцы. «Так и спи». Я так и спала и сплю до сих пор, слежу, чтобы пальцы обязательно были разогнутыми.
Назавтра в моей палате с утра было много народу. Пришли с экскурсией какие-то люди, возглавлял все это шествие мой врач. Он начал рассказывать про каждого пациента, а когда очередь дошла до меня, отошел в сторонку и тихо стал говорить им: «Как-то раз пришлось мне ночевать в деревне. Вечером печку истопили, все как положено, ну и заснули. Потом посреди ночи просыпаюсь от какого-то странного чувства, что что-то тут не так. Решил встать, ан нет, не вышло, стало еще хуже, пришлось лечь на пол и ползти по направлению к выходу». – «А что же это было-то в результате?» — спрашивают его экскурсанты. «А это был угарный газ».
И подходит к моей кровати. И показывает на меня: смотрите, что бывает, когда вдохнешь поглубже этого самого угарного газку. Но ничего, откачали мы ее – смеется. Но мне не смешно. Я не понимаю, когда я газом-то успела отравиться.
Из записей Алеши: «Все 6 часов была в полной вмене (вменяема – прим.ред.), очень много говорила, только пару раз впадала в прострацию на несколько минут. Обещала как-нибудь рассказать подробнее.
Плохо помнит последние недели, а так – совершенно нормальный взрослый человек, неплохо нам тут известный.
Делала всякие удивительные штуки руками (в т.ч. правой), ногами…
Только под конец к ней в палату привезли какого-то юношу, наглотавшегося по депресняку колес, привязывали его к койке, орали: «Подонок! Вот я тебя сейчас!». А так все крайне мило.
Выписка готова, завтра только печать поставить”
Угарный газ, черным по белому. Это был просто приговор. После отравления угарным газом мало того, что выживаемость очень низкая, так еще и много разных побочных эффектов типа потери памяти или паралича… Ну так и что мы имеем: паралич, правда врачи говорят, что это временно, но все равно…»
Когда я спросила Алешу, когда это я отравилась газом, он ответил: «На тебя врач сказал орать, чтобы адреналин вырабатывался. Эта история, мне кажется, из этой же серии». На следующий день мне предстоял переезд. Перевод, если хотите. Он же передряг. В Склифе я провела уже около месяца. В другой больнице меня должны были научить садиться самой и ходить.
Моя сиделка Света, калмычка, сидела со мной круглосуточно. Она в первый раз почистила мне зубы и умыла меня. Было безумно приятно. Особенно зубы. В Склифе некому было чистить мне зубы, и я боялась, что они пожелтели, но нет, она дала мне зеркало, чтобы я на себя посмотрела. Передо мной была очень бледная девушка с высоко поднятыми волосами, забранными в пучок на макушке – это была светина фирменная прическа.
Еще у этой девушки на шее была бинтовая повязка. Я спросила: «А это что» — «А это дырку прикрывает от трахеостомии» — «От чего?» — «От аппарата искуственного дыхания. Вон, видишь, какой у нее шрам остался» — показывает Света на мою соседку. И действительно у нее на шее, точнее ниже, там, где шея переходит в грудь, была впадина красного цвета. «А у меня так же будет?» — испугалась я, — «Нет, у всех по-разному заживает» — успокоила меня Света.
Рассказываю, как меня «ставили». Притащили в палату вертикализатор. Пациента туда ставят, пристегивая сзади поручнями. Получается, что даже если захочешь упасть – не упадешь. Там надо стоять пять минут. Я стояла и почти не жаловалась. Потом ноги отваливались, но это позже было, когда стали ставить меня минут на 20, потом на 25, когда дошло дело до получаса, сказали все: теперь пойдешь. Как пойду, сама что ли? – удивилась я.
Дарья через два года после комыИз записей Алеши: «Сегодня в восемь утра растолкала сиделку и сказала: «Я думаю, если мне так плохо стало, то мама и вовсе покойная» (со слов сиделки: Д., конечно, так не разговаривает), потом с утра по поводу ребенка тосковала, короче, депресняк пошел.»
(Во время отравления газом в комнате были Дарья и ее мама – прим.ред.)
Я этого, как и многого другого не помню, но верю, что так оно и было…
Потом пришла психотерапевт, принесла что-то вроде паззла. Мы со Светой, недолго думая, решили совместить приятное с полезным (что из этого что, предположите сами). И я стала собирать паззл, стоя на вертикализаторе.
Стоять мне надо было 25 минут, но где-то на десятой минуте мой мозг забыл о существовании мозжечка и все завертелось у меня перед глазами… Я сказала, что мне что-то нехорошо, но Света была непреклонна. Сказано – стой. Значит, надо стоять. Где-то еще минут через пять меня уже снимали с этой адской конструкции. В результате эксперимент был признан неудачным, и мне пришлось потом стоять по-новой. Пазл я так и недособрала.
Из записей Алеши: «Психотерапевт начал готовить Д. к известию о смерти матери, ей скажут в воскресенье (из Питера специально приезжает тетка)».
Из записей подруги: «Дашка уже сидит — в смысле на кровати, болтая ножками 🙂 Мы сидели минут сорок точно, и крениться вправо/влево она начинает только в процессе набора смс-ок. Голову держит отлично, головой крутит, сама переворачивается, сгибает-разгибает ноги в коленках. Вцепилась в телефон, из рук не выпускает, смс-ки мужу шлет каждые две минуты 🙂 Пин-код вспомнила, правда не головой, а руками 🙂 … Мы говорили про работу, она все помнит 🙂 Попробовала писать — почерк смешной, но слова разобрать можно. Правда, когда ее попросили вспомнить пять слов на БО и на БА, без подсказки не справилась. Зато попросила привезти эпилятор — то есть уже почти выздоравливает :))))»
В общем, долго ли коротко, но через пару месяцев я пошла. Правда, сначала с поддержкой инструктора-массажиста и, держась за поручни, установленные вдоль больничного коридора. Еще через десять дней, судя по записям Алеши, на тренажерах…. То есть я сразу же после того, как мне сказали, что мама умерла, пошла на тренажеры, что ли? Не помню.
А было это так. Пришли тетя Оля с Асей – моей двоюродной сестрой. Я им с ходу: «Что с моей мамой?» — Оля заплакала и говорит: «Нет ее больше…» — «Как это нет?» — «Умерла она» — «Когда?» — «Так вот тогда же, когда и с тобой все это приключилось». Я в рев. Немного успокоившись, задаю следующий вопрос: «А почему же вы мне сразу не сказали?» — «Нельзя было. Врачи не разрешали».
А я им звонила и спрашивала, что с мамой, еще в Склифе. А они мне говорили: «Она здесь, в Петербурге. Мы за ней ухаживаем. И за бабушкой, и за ней». Отчасти это было правдой: они ухаживали, правда не за мамой, а за ее могилой. Но тогда я об этом не задумывалась…
А еще через шесть дней у моего ненаглядного появилась такая запись:
«Ходит уже сама, даже не держится за поручни. Только топает очень (всей ступней наступает, учил ее сегодня с пятки на мысок), и на поворотах ее заносит. Две недели назад, напомним, лежала еще».
Ну положим, не лежала, а ходила, но только при поддержке массажиста, за которого я цеплялась всеми правдами и неправдами, иногда заявляя, что мне «что-то нехорошо», тогда он бежал на пост за нашатырем. Возвращался с ваткой, смоченной лекарством, пихал ее мне в нос и продолжал меня водить.
Дарья через четыре года после комыА топала я вовсе не оттого что забыла, как правильно наступать ногой, а оттого, что мышца, поддерживающая стопу, тоже атрофировалась… Но это не страшно, сказал мне папа, надо просто поднимать что-нибудь не слишком тяжелое стопой. Вот я и принялась тренироваться. Первыми в этих тренировках были мои связанные шнурками кроссовки, которые тут же с грохотом упали на пол. Потом я решила попробовать с чем-нибудь полегче. И принялась искать по палате, точнее сказала Свете, чтобы та поискала. Она не нашла, так что пришлось просто лечь спать.
На следующее утро мне предстояло переехать в Голубое – Центральную больницу восстановительного лечения. Сиделка Света до последнего хотела ехать со мной, и поехала бы, если бы заведующая не сказала ей, что на возвращение в больницу она может не рассчитывать. И она не поехала. Потому что в Калмыкии ее ждали дети, а потом она собиралась уехать в Испанию ухаживать за больными там.
Массажист Олег, которого я разыскала уже потом, когда вернулась домой, сказал, что Света скоропостижно умерла через четыре месяца после моего отъезда.
В Голубом я начала сама ходить. И обнаружила, что мне не удается нормально сходить в туалет. Надо включать воду. Врач объяснила: «Ну так из мозга долго сигнал идет». Я удивилась. Это что же, мне даже это надо будет заново учиться делать? Потом стало легче, но все равно мне приходилось включать воду даже после выписки домой!
Расписание у меня было там дай Боже каждому: без пятнадцати девять я приходила на завтрак, в девять двадцать у меня уже было занятие с методистом, где я делала разные упражнения. Например долго училась стоять на одной ноге. Потом я шла на занятия с психологом, который мне в карточке написал: «Суицидальных наклонностей нет, инертна в общении». Еще бы у меня были такие наклонности. Я еще в Склифе удивлялась: как много способов есть у людей, чтобы испортить себе жизнь, и обязательно кто-нибудь ими да воспользуется. Навидалась я там и самоубийц и запойных пьяниц…
«Суицидальных наклонностей нет, инертна в общении». Еще бы у меня были такие наклонности. Я еще в Склифе удивлялась: как много способов есть у людей, чтобы испортить себе жизнь.
Потом был обед, но я, конечно, съедала не все, просто решила не терять формы. Весила я тогда 53,5 кг. И ноги у меня были стройные-стройные. Но потом я поняла, что это было от отсутствия мышц. А папа считал, что я трачу в разы больше энергии на самые обычные вещи, чем здоровый человек, но я этого не замечала… А после обеда мне надо было идти на оригами — это называлось “трудотерапия”.
Вокруг была отличная территория с какими-то таинственными «энергетическими зонами» — что это значило, никто, кажется, не знал. А потом к моему бешеному расписанию прибавили еще «магнитное одеяло» и какую-то еще замысловатую процедуру под названием «электромагнитная расческа». И до кучи меня заставили сидеть и дышать воздухом под люстрой Чижевского. Магнитное одеяло заключалось в том, что я ложилась на кушетку, меня заворачивали в это самое одеяло и так надо было лежать пятнадцать минут. Электромагнитной расческой водили мне по шее и голове: это должно было улучшать кровообращение и укреплять сосуды.
Потом мне разрешили бассейн. Одна женщина научила меня правильно плавать на спине: у меня это не сразу получалось, я складывалась поперек в два раза.
А потом я влюбилась. Там был мальчик, я так и не узнала, как его зовут, он ездил на коляске, и я часто встречала его то на прогулках, то на тренажерах: он качал руки без устали, качал, будто у него там вместо бицепсов были вставлены вечные двигатели. Встречала в коридоре, где я ждала психолога, а он заходил в кабинет с замысловатым названием: «Функциональная диагностика». Что делали в этом кабинете, я не знала, но он туда приходил не один, а с мамой или бабушкой или с сиделкой, и не было возможности завязать беседу.
Не то чтобы он был так уж хорош собой, но было в нем что-то такое, что на меня всегда производит неизгладимое впечатление, какая-то сила, что ли. Потом я его вспоминала после выписки, он мне даже снился как-то, хотя обычно сны вообще не снятся!
Дарья и ее сынТак я и вернулась из «страны, откуда нет возврата». Эмоциональное восстановление заняло около трех лет. Сейчас у меня чудный сын 5,5 лет, я родила его уже после комы, как вы понимаете. Я развелась с мужем, нашла работу, которая позволяет мне снимать в Москве квартиру и жить с сыном.
Кроме того, я не чувствую никаких последствий: у меня беглая правильная речь с хорошим словарным запасом (для меня это особенно важно, т.к. я журналист), как письменная, так и устная. Легкая походка, точные движения, я научилась даже бегать. Правда делать это не люблю и поэтому бегаю только за уходящими троллейбусами и автобусами. Так что я могу подтвердить слова моего лечащего врача: я полностью восстановилась!
Лев, сын Дарьи
Еще раньше сиделка в Голубом познакомила меня с девочкой. Звали ее то ли Настя, то ли еще как-то… В общем, забыла я. А маму ее звали Елизавета Ивановна. С девочкой этой было трудно разговаривать: она пролежала в коме месяца два из-за того, что врач назначил ей противозачаточные таблетки, не посмотрев ее историю болезни, в которой значилось серьезное заболевание почек. Она слегла, становилось все хуже и хуже, ее положили в больницу, никто не понимал, отчего это с ней случилось, потом она была уже в коме. И только потом врачи догадались о таблетках!
В общем, после этого прошло уже практически два года, восстановление шло очень медленно… Но мама не отчаивалась. Она возила ее два раза в неделю на диализ – это такая процедура очищения крови. Учила говорить: дочь за время комы практически разучилась, только мычала, но потом стала даже что-то произносить, отдельные слова…
Так что я в основном разговаривала с Елизаветой Ивановной. Один раз был случай: я гуляла, потом села на скамейку почитать «Ангелов и демонов» Дэна Брауна. Мама и девочка сели на скамейку рядом со мной. Елизавета Ивановна спрашивает, интересная ли книжка, я отвечаю, что очень. Она просит пересказать, о чем, я начинаю пересказывать.
И где-то на середине моего рассказа девочка начинает рыдать, прямо в голос реветь… Я испугалась, мама начала ее успокаивать, говоря, что она переживает, что ей придется заново учить язык, а я читала по-английски. Она занималась с логопедом каждый день, но прогресса не было. То есть мама утверждала, что раньше было еще хуже, но представить это было трудно…
Елизавета Ивановна мне и рассказала эту страшную историю про противозачаточные таблетки. А я ей в ответ – свою. Она была поражена, что в наше время могут происходить такие вещи, причем не за городом, где печки, а в городской квартире! Впрочем, я не возражала, что моя история в чем-то удивительна.
Похожие статьи
-
-
Беременность и диабет, или как перейти через минное поле
Беременность – всегда риск. Но риск здоровой берем.. Читать далее+ -
Хочу, могу, умею — буду танцевать!
Честно говоря, мне кажется, совершенно безнадежное.. Читать далее+ -
Виктор Зиборов: Через всю Европу на резиновой лодке
Российский пенсионер в одиночку отправился в поход.. Читать далее+
История впечатляющая до одной фразы — она развелась. При том, что "все это время рядом с ней были родные, чаще всего – муж и отец". Ведь как бывает, что муж если что случится, оказался "не дюж", а тут рядом, помогал, поддерживал и… развелись.
Впрочем, если что-то есть за кадром, оно там и остается.
Это уже другая история, никак не связанная со спасением. И Вы правы, она останется за кадром.
Пусть прошлое останется в прошлом,а будущее будет СВЕЛЫМ и ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫМ! УДАЧИ ВАМ!!!
А суд какой-то над управляющей компанией дома был? Денег отсудили? Или это прошло как стихийное бедствие?
Откуда в городской квартире угарный газ? Был пожар?
Даша, ты умница. Счастья тебе, девочка.
Ну, название-то можно было как-то "закавычить". Или этого никто не заметил?