— Тётя Клава, ты ходишь, как утка, переваливаешься с боку на бок! — строго сказала я. — У тебя нет шеи и ты ниже всех. Почему?
Она посмеялась, но ничего не ответила. Мне было всего пять лет, я постоянно задавала вопросы про всё на свете и не могла взять в толк, почему наша тётя Клава не похожа на остальных людей – она была очень невысокая, кругленькая, с коротенькими ножками и ручками. Потом я узнала, что в детстве тётя упала с печки, ударилась головой, и рост её остановился на 120 сантиметрах.
Тётя Клава была одним из первых людей с ограниченными возможностями, с которым свела меня жизнь. Тогда, в 80-х, мы переехали в сибирское село с жаркой Кубани, и всё моё детство и школьные годы прошли в холодном краю.
На самом деле, тётя была родной сестрой моей бабушки, то есть приходилась тётей не мне, а моей маме. Но в семье все привыкли называть её исключительно «тётя». Тётя была карликом. Сейчас гипофизарный нанизм – беда, случившаяся с ней из-за падения, — лечится, если не упустить время. А тогда, в 30-е годы, никто не знал, что делать с маленьким ребёнком, который не растёт.
Несмотря на недуг, из-за которого тёте было тяжело ходить на большие расстояния, она умела делать всю посильную сельскую работу, окончила школу, курсы бухгалтеров и даже какое-то время трудилась счетоводом в колхозе. Всю жизнь она жила с матерью, , моей прабабушкой Ульяной Николаевной.
Непонимание
Пока я была маленькой, мои отношения с тётей, как и со всей сибирской родней, были прохладными. Первым делом по приезду в деревню, я, любопытный ребёнок, побежала смотреть, есть ли что в доме интересненькое. Меня манили красно-чёрные шкатулочки, слоники из мрамора, штучки и коробочки из ракушек на комоде в зале, устланном домоткаными дорожками. Тётя, с ворчанием ковыляла следом за мной, бормоча под нос «полезла лазить». Уже на следующий день все шкатулочки и штучки с комода исчезли – она их убрала от греха подальше.
Мои родные «танбочи» – переселенцы с тамбовщины, сельчане, особо с детьми не церемонились. Ребятишек воспитывали в партиархальном стиле, приучали к послушанию и к труду, строго следили за учёбой. За излишнюю разговорчивость и фантазии они меня звали «болтушей» и старались загрузить ежедневными поручениями – подмести, сходить за хлебом или за водой на колонку, полить-прополоть грядки. Это у них называлось — «подсобить». Конечно, я старалась скучных дел всячески избежать, при всяком случае убегала играть с подружками на улицу или пряталась с книжкой в укромном уголке.
И прабабушка, и тётя и сами не мыслили свою жизнь без работы: они постоянно возились на огороде или на кухне, стирали, наводили порядок в доме. Отдыхали поздно вечером – летом, сидя на лавочке, зимой – чаевничали у самовара.
Баба Уля и тётя жили в просторном доме-пятистенке с высоченными потолками, там поселились и мы с родителями, по приезду с юга. Изба была обставлена, по деревенским меркам, богато. В комнатах резная деревянная мебель, диван и телевизор, на беленых стенах — ковры и картины, вышитые крестиком, на кроватях — пуховые одеяла и груды подушек, покрытые белоснежными наволочками. При доме имелся двор со стайками и сеновалом, маленький огородчик с грядами и большой огород на десять соток – под картошку. Потом только я узнала, что нашей смиренной бабе Уле выпала непростая судьба. Один из четверых её детей умер во младенчестве, второй стал инвалидом, муж сильно пил и буйствовал, из-за чего они и разошлись. После революции из-за одной коровёнки бабу Улю раскулачили – забрали скот и дом, она была вынуждена жить у добрых людей в бане, а потом в землянке. Чтобы не пропасть, устроилась уборщицей. Большой дом появился у бабы Ули через много лет — дочь Елена (моя бабушка) вышла замуж за человека при должности, и зять выстроил добротное жилище.
У тёти Клавы в доме был свой уголок – стул у стола в углу, который никогда и никому нельзя было занимать, да полка на стене, на которой хранились её журналы по сельскому хозяйству и цветоводству, которыми она увлекалась. У тёти был забавный «пунктик» — в течение всей своей жизни она каждый день записывала в аккуратно расчерченные шариковой ручкой тетради температуру воздуха, скорость ветра и влажность, сверяясь с уличным термометром и настенным календарём. Когда у меня началось природоведение, я выцыганивала тётину тетрадь чтобы переписать показатели в свой дневник наблюдений. Испещрённые рядами чисел страницы восхищали: я искренне удивлялась, как можно изо дня в день, без пропусков, годами делать одно и то же!
Тетя Клава (Клавдия Казарина)
…То, что тётя на самом деле в душе очень одинока, я поняла лет в четырнадцать. К тому времени прабабушки год не было на свете, мы с родителями и сестрой давно переехали в благоустроенную квартиру, а наша маленькая тётя жила одна. Переезжать к нам упорно отказывалась, не хотела стеснять. Конечно, мы звонили ей, навещали, но всё равно у нас были своя жизни – школа, работа, друзья. А что было у неё, кроме безлюдных высоких комнат, программы «В мире животных» и погодных тетрадок? Я размышляла о том, как неуютны теперь её зимние вечера и ночи, и мне становилось совестно и тоскливо. Мысли о том, насколько тяжело тётя–инвалид, может переносить потерю матери и одиночество, не давали мне покоя. Чтобы как-то скрасить её жизнь, я решила ночевать у неё несколько раз в неделю.
Дружба
Тётя Клава оживлялась с каждым моим приходом. А уж если я просила сварить что-то для меня – старалась изо всех сил. Иногда я нарочно просила её что-то испечь или постряпать, хотя и не была особо голодна, просто чтобы она почувствовала себе нужной. Никогда после я уже не ела таких вкусных щей и стряпанных в печке сметанных сушек.
— Ну и чё вы там? — приветствовала она меня всякий раз, когда я приходила после школы, хотя накануне вечером мама уже позвонила ей и рассказала обо всех наших делах. — Чё мать — отец, чё Оксанка?
Я скороговоркой рассказывала «чё мы там», хвалилась хорошими отметками, потом приносила дров и воды. Мне выдавались домашние тонкие валенки и клетчатая шерстяная шалка — в избе было зябко, мы обедали, пили чай с пряниками или печеньем, я делала уроки. Потом весь вечер, сидели у стола, друг напротив друга и читали детективы или смотрели фильмы по телевизору. Мы вместе с ней пускали слезу, переживая за Будалая и Штирлица, волновались за Шарапова….
Пожалуй, это были самые спокойные вечера в моей жизни. В нашем с тётей обоюдном молчании, разбавленном редкими фразами, были теплота и покой. На следующий день я просыпалась рано под радио, игравшее гимн, чтобы успеть к началу уроков. Иногда, если на дворе стояли трескучие морозы, я, жаловалась тёте на недомогание. Та решительно брала трубку телефона и говорила родителям по телефону: «Заболела и в школу не пойдёт! Горло болит, на улице мороз, нечего лазить. Ничего, нагонит, ум-то есть». Я вновь радостно засыпала, просыпаясь уже вторично, от запаха блинов или печёной картошки.
После этих визитов мы с тётей подружились. Она начала называть меня не Ленкой – как принято называть в деревне детей, а уважительно – Леной, стала делать для меня газетные вырезки с рецептами или советами, как вести хозяйство, я, с благодарностью принимала тонкие бумажки, рассовывая по книгам, отчётливо понимая, что они едва ли мне понадобятся, так как была далека от всей этой кулинарной мудрости. Сейчас я иногда я натыкаюсь на них, пересматривая старые книжки, и сразу вспоминаю её.
…В конце концов, мы с родителями решили, что тётю надо забирать к нам обязательно — ей было почти 60 лет, у неё ухудшилось здоровье, скакало давление, из-за того, что «удобства» были на улице, она часто простывала.
— Уговаривайте её жить с нами, дети, — велела нам с младшей сестрой мама. И мы уговорили. В один прекрасный день собрали немногочисленные тётины вещички, закрыли дом на замок и перевезли к нам, в отдельную комнату.
Благодаря тёте в нашей квартире стало веселее и душевнее. Мы с сестрой после уроков прибегали уже не в пустую квартиру, а в дом, где нас ждали, и где был свежий суп, вслед на нами приезжал на обед папа. Под тётиной опекой пришли в себя запущенные нами домашние растения, а летом на небольшом участке зацвели цветы. Мама советовалась с ней по садоводству и отдавала на хранение зарплату. Тётя была при деле, чувствовала себя нужной и все были довольны. Когда мы купили машину, тётин мир существенно расширился — она с удовольствием ездила везде с нами – и в лес по грибы и ягоды, на речку и даже за покупками в другой посёлок. Когда к родителям приходили гости, тётю сажали на почётное место за столом, с ней общались все друзья семьи, чему она была очень довольна. Для праздников мы купили ей нарядное платье в универмаге, которое я всегда наглаживала перед торжеством.
Мы по-прежнему были с ней друзьями. Она обращалась с разными мелкими просьбами только ко мне, а я всегда заходила к ней перед сном поболтать о том, о сём.
К сожалению, недуг тёти давал о себе знать. Нервы у неё стали шалить, она часто до слёз обижалась на какие-то невинные фразы домашних, мне каждый раз удавалось её успокоить разговорами, но было видно, что её что-то мучает. Она просыпалась ночью и тихо сидела на своём диванчике. Я вставала следом, приходила к ней. На мои расспросы, почему она не спит, тётя жаловалась на боль в желудке и просила принести ей таблетку. Однажды она с улыбкой вдруг рассказала мне, что её приснился одноклассник Влас. В тётином сне он шёл по ромашковому полю к ней, смеялся и когда подошёл, позвал её замуж. «Он на фронте погиб, в конце войны» — добавила она.
Расставание
Показываться врачам тётя отказывалась до последнего. Когда родители всё же настояли, тётю положили в больницу на обследование. Я тогда училась в институте, летом проходила практику в лагере, туда же устроила и сестру-школьницу. Во вторую смену, как сердцем чуяла, не осталась работать, мы поехали домой. Через несколько дней тёти не стало. Мы успели поговорить с ней, пока она была ещё в сознании. Как обычно, ничего особенного друг другу не сказали – она просила меня собрать в огороде смородину и помогать матери. Я ответила, сама, мол, соберешь, как выйдешь отсюда. Она улыбнулась. Мы обе всё понимали. Через некоторое время она закрыла глаза, вздохнула и отошла.
Я часто жалею, что тётя не видит моих детей – она бы их, конечно, любила. Что не читает моих статей в газете – она бы обязательно их вырезала и складывала в папочку. Но я радуюсь, что у меня был такой замечательный друг – тётя Клава, которая мало говорила, всегда что-то делала, была ростом с первоклассника и ходила вперевалочку, как утка.
Прочла на одном дыхании. Все просто и без показного оптимизма. Даже всплакнула. Очень понравилось.
Теплая, настоящая повесть. Вот бы всем такую тетю! И таких родных, как ваша семья -понимающих, любящих, теплых