Алексей Карлов: Ползком в космос

В 1988 году, когда мне было пять лет, родители устроили меня в 28-й интернат.

Поначалу я очень сильно плакал. И помню, что меня сразу определи в 10-ю группу. Там были взрослые ребята, а меня туда оправили, потому что там на лето объединили две группы, младшую и старшую: половина персонала пребывала в отпусках. Потом меня перевели в младшую группу, в 7-ю, а затем — в самую младшую, шестую, то есть в детский сад.

Зимой, на новогодние каникулы, я ездил отдыхать домой на месяц, а летом меня отправляли в санаторий «Искра» в Евпаторию. Путёвку моему отцу давали от работы. Так я ездил отдыхать на юг. Помню, в первый раз меня поразило море, такое огромное, бескрайнее.

Помню, там была воспитатель Галина Филипповна, которая меня очень любила. Галина Филипповна мне покупала всякие лакомства (мои родители оставляли ей деньги на это). Хотя в санатории кормили очень хорошо, иногда хотелось чего-нибудь сладкого. Я жил на втором этаже и Галина Филипповна всегда сама меня таскала по лестнице на улицу по два раза в день, хотя это не входило в обязанности воспитателя.

Однажды папа взял меня к себе в гостиницу. Меня очень удивило, что там везде пандусы. А в нашем специализированном для больных ДЦП санатории, как назло, одни лестницы, а пандусы только на выходе на улицу. Получалось, что на улицу можно спокойно выезжать, а в киноклуб на втором этаже, где каждый день шли фильмы, а иногда бывали и дискотеки, на коляске не попасть. Зато дышать свежим воздухом можно было до 22:00, до самого отбоя.

На время отъезда мама оставляла воспитателю деньги для меня. Когда я жил в первом отделении, деньги попадали к Галине Филипповне (она меня очень любила) и мне хватало продуктов. Во втором же отделении была другая воспитатель (не помню ее имени), и при точно такой же сумме еды постоянно не хватало. Я познакомился с одной женщиной по имени Светлана и ее сыном Ильей. Мы очень подружились. На следующий год мама оставляла деньги только Светлане. Удивительно, но еды опять стало достаточно.

Вспоминается один случай. К нам приехала машина с огурцами. Они оказались желтыми. Директор посмотрел, понюхал, счел их непригодными и велел все ящики отнести на свалку. Но ребята разведали про это и рассказали другим. Начались походы на свалку с сумками. Мы хрустели желтыми огурцами по ночам. Медсестра во время вечернего обхода пугала нас поносом. Весь этаж все равно ел вкусные огурцы. Так я узнал значение слова «халява».

Начались походы на свалку с сумками. Мы хрустели желтыми огурцами по ночам. Так я узнал значение слова «халява».

А кишечная эпидемия была задолго до огурцов, и виновником ее были арбузы. Их давали на полдник. В тот же день больше половины санатория с больными животами попали в больницу.

В санатории отдыхали и лечились дети-инвалиды с 2 до 18 лет. Обычно путевки давали на 60 дней, но некоторые дети получали и на 90 дней. Счастливчиков было около двадцати, и в их число входил и я. Девяносто дней – большой срок для ребенка, и я очень скучал по дому, по родным.

Помню, один раз у нас там была общая столовая. Сначала мы как колясочники поели у себя, а потом на халяву в столовой. Еще помню, как одна женщина на моих глазах у доктора украла большую сумму денег, посчитав меня ничего не смыслившим дурачком. Потом доктор обнаружила пропажу и спросила меня: «Никто не заходил?» Я сказал про женщину. Так я стал свидетелем преступления. Неделю я был популярен, как звезда, так как все хотели знать подробности кражи.

На дорогах Евпатории было много улиток. Ребята кидали беззащитных тварей в воду, и они там вытягивали свои тельца из раковин. Дети это делали, чтобы получить ракушки. Садистские наклонности. Стыдно, но я сам передавал этот опыт вновь прибывшим ребятам.

На полдник нам давали персики с большими косточками внутри. Ребята использовали косточки для поделок. Терли их о бордюр тротуара, пока не образовывались дырки, после чего нанизывали на веревки, и получались индейские бусы.

Вечером перед сном рассказывали анекдоты и переделывали детские песни. Например, распевали: «От улыбки лопнул бегемот, обезьяна подавилась бананом». Нянечки на нас орали, но мы не реагировали на их крики.

В последний год моего пребывания в санатории отдыхало много детей из интернатов, разных возрастов. Все отмечали огромную разницу между домашними и интернатовскими детьми — последние были более приспособленными, более самостоятельными и помогали друг другу.

Интернатовские дети были более приспособленными, более самостоятельными и помогали друг другу.

Каждый день вечером после тихого часа у нас была зарядка. Ее проводила очень хорошая методистка, мы ее очень любили. Занятия она строила по-военному, так как кто-то из ее ближайших родственников был военнослужащим. Тем, кто хорошо занимался и старался, она давала награды: настоящие использованные гильзы. Для нас это были знаки почета, почти что медали. Но однажды врачи запретили ей это делать, потому что кто-то из детей сообразил сунуть гильзу в рот. Мы очень огорчились. Еще помню, как методистка принесла настоящую солдатскую каску и разрешила ее всем примерить. Каска оказалась тяжеленной, будто горшок на голову надели, шея не держала и голова клонилась набок.

Однажды методистка принесла фотографию Сильвестра Сталлоне. Обещала: кто будет хорошо заниматься, тому подарит эту фотку. Все тут же начали стараться изо всех сил, а приз достался моему другу Илье, и мы все ему завидовали.

Хочу написать про реабилитацию. Считаю это очень важным для моих читателей. В десять лет я передвигался на детской прогулочной коляске, инвалидной у меня не было. Мне эту коляску подарила моя родная тетя Валя. Сначала меня возили, а в санатории я научился ездить на ней самостоятельно, отталкиваясь ногами (и по сей день я так езжу, уже на инвалидной коляске). Если какой-то предмет падал на пол, я мог достать его пальцами ног.

Однажды меня повезли в поликлинику. Я такую поликлинику видел в первый раз в жизни. Там было много этажей, а лестниц не было совсем, вместо них огромный широкий пандус в виде спирали. И так сконструирован, что даже если коляска остановилась бы при подъеме, я бы не скатился вниз. Вдоль пандуса — огромная красная дорожка. Я еще подумал: «Вот как надо делать дома инвалидов». Хорошо было бы, если б на эти пандусы обратили внимание проектировщики домов инвалидов в будущем.

В праздник Нептуна было такое же восторженное ощущение, как бывает в Новый год. Нептун приплывал на лодке, с русалками, наряженными бесами, пиратами. Читали стихи, купались, плескались, обливали всех водой. Устроили дискотеку на пляже, кто мог – танцевали, кто не мог — просто слушали музыку. Такая у нас была культурная программа. В санатории дискотеки проходили еженедельно, но с дискотекой на пляже, проводимой только в День Нептуна, их не сравнить.

Когда я жил на втором этаже, где был кинозал, то в кино почти каждый день ходил. Нам показывали видеофильмы. Они тогда только появились и были большой редкостью. Фильмы шли про каратэ, боевики, мы их очень любили. Еще я помню, как первый раз услышал по радио рок-группу «Иглз». Мне очень понравилась песня «Отель Калифорния». Это до сих пор моя любимая песня. В те годы я направлений музыки не знал, для меня попса и рок были одно и то же. Особенно мне понравилось гитарное соло. Увлекался группой «Дюна» — их хулиганскими песнями.

Хочу рассказать еще один эпизод. Врачи мне сказали: «Приходи в кинозал, будем тебя смотреть». Там много врачей собралось, и студенты-медики. Меня посадили на стол и начали читать лекцию о моем заболевании. Я как-то неуютно чувствовал себя. На меня смотрели 200 пар глаз.

Меня посадили на стол и начали читать лекцию о моем заболевании. Я как-то неуютно чувствовал себя. На меня смотрели 200 пар глаз.

Когда я вернулся домой в Подольск, у меня жутко чесалась грязная голова. Оказалось, что вши. Мама еле отмыла меня и избавила от вшей. А когда приехал в 28-й интернат, то опять начала голова чесаться. Похоже, что педикулез – бич всех детских стационаров такого типа.

После юга меня на одну–две недели привозили домой, а потом отправляли на учебу в 28-й интернат.

Школа

Помню, как первого сентября я пошел в школу. Была праздничная линейка. Мои родители с помощью родственников сделали мне огромную парту на колесиках, за которой я провел 13 лет — с 1988 по 2001 год.

Когда я был маленьким, то любил утренники, а когда подрос, они наскучили. Мне поначалу мне выдавали тетрадку и ручку, и я писал там каляки-маляки. Потом родители купили огромную тетрадь на 96 листов, в которой я писал полгода, но с таким же успехом получались все те же каляки. Потом учительница поняла, что предоставлять мне пустую тетрадь бессмысленно, и стала писать трафареты, которые я обводил. У меня и это плохо получалось. Потом она сдалась и сказала: «Так учись». Учительница — Ольга Васильевна Олабина — славная, добрая, но с моим обучением не справлялась.

В школе у меня любимым предметом была математика, а нелюбимым — русский язык. Когда учительница показывала букву «А», то мы хором тягуче орали «а-а-а» — издевались. Так прошел первый класс — совсем непродуктивно для меня. А читать меня научил отец. Когда я приезжал на каникулы, он меня заставлял читать. Я даже плакал, а он все равно строго настаивал: «Читай! Читай! Читай!». Был случай: я никак не мог прочесть слово «спорт», написанное большими буквами. Но ситуацию спас телевизор. Там была программа «Спорт», и папа спросил: «Что это за программа?». Я ответил, что это спорт, так как видел картинку. Угадал.

Мое обучение осложнялось тем, что я плохо владел речью. Занятия с логопедом мало помогали. У меня буквы «л» и «р» звучали одинаково — как в произношении, так и в голове. Для запоминания букв их нужно явственно проговаривать, а мой непокорный язык отказывался это делать. Еще я путал «и» и «ы», «ж» и «з», «ш» и «щ». По русскому языку у меня были не самые хорошие оценки по сравнению с математикой.

Помню, как учительница давала задание. Она называла слово, а мы должны были составить с ним предложение. У меня получались грубые предложения, полные черного юмора. Учительница делала мне замечания: «Почему у тебя язвительные мысли?». Я сказал: «Не знаю». Я никогда русский язык не любил, потому что надо было писать, а я не мог, пальцы не слушались. И поэтому я спал. Кроме меня, в таком же положении был Лешка Звягин. Особенно я не любил контрольные работы, потому что у нас были такие ребята, которые медленно писали (одно слово за 10 минут). И мы с Лешей Звягиным целый час сидели и скучали.

Зато математика была самым любимым предметом. Помню, один раз я по математике получил «два», да еще весь класс из-за меня наказали. А дело было так. Я подсказал ребятам контрольную работу, а учительница узнала про это. Но я не обиделся, потому что правильно решил. На другой раз меня даже выгнали в коридор, чтобы я не подсказывал. Завуч подходит ко мне и говорит: «Почему ты тут сидишь, у вас же контрольная?». Я с умным лицом сообщил, что все сделал и меня выгнали, чтоб я не подсказывал. Она сказала «понятно» и ушла. Однажды меня даже в туалете заперли во время контрольной. Я на это не обижался.

Еще помню, когда опоздал на пять минут на урок математики, учительница до этого задала задачу всему классу. Я быстро подготовился и выдал ответ раньше всех, да что мне поставили пятерку.

Парта была не очень удобной, и я часто учился, лежа на ковре, особенно во время урока рисования. Рисовал я всегда на полу. По рисованию у меня были всегда пятерки, как ни удивительно. Учительница рисовала контур, а я раскрашивал. Один раз я спросил: «А за что пятерки?». Она мне ответила: «Потому что ты цвета хорошо подбираешь». Еще она давала на полу счетные палочки, и я мог из этих счетных палочек складывать слова и примеры. Вот такая у меня была «напольная» учеба.

Больше всего мы любили переменки. Они были маленькими по 5 минут и большими по 20. Мы убегали в коридор кататься на колясках.

Еще помню уроки пения. За время учебы в школе сменились три учительницы по пению. Мне больше всех понравилась вторая по счету. На урок пения мы ходили в школьный корпус, тогда как остальные уроки проходили на этаже. Попытаюсь объяснить, чем школьный корпус отличался от жилого. У нас была вспомогательная программа, а в школьном корпусе —программа для имбецилов.

Подробностей их обучения и программы я не знаю, но в десятом классе они еще проходили букву А. Вторая учительница была лучше первой, потому что она ставила для нас диски с классической музыкой для запоминания. Особенно ребятам нравилась композиция «Больная кукла». Мы любили над ней шутить: «Итак, будем изучать болезнь куклы, поставим ей диагноз». Две других учительницы пели нам детские песни. Когда нам исполнилось по 15 лет, третья учительница пела нам детские песни: «Крылатые качели», «Пусть всегда будет солнце» и другие. Еще была песня из фильма «Кавказская пленница» о медведях. Мы над ней издевались, подражая актеру Вицину, который поет: «Ля-ля-ля». Учительница обижалась и ругалась, мы обещали, что больше не будем, но упорно продолжали это делать. Вот такие были у нас уроки пения.

В классе у нас был парень, Андрей Ермаков, похожий на героя фильма «Человек дождя». Он учился лучше всех, но жил в своем мире, как аутист. У него под простыней на всякий случай лежала клеенка, и он рисовал на ней ногтями карту Москвы. Преподаватели собрали у него все картинки и отправили на выставку творчества детей-инвалидов в Белом доме Москвы. Андрея свозили посмотреть выставку, после чего он стал рисовать карту Белого дома. Как КГБшник! Я подумал: «Не дай Бог, какой-то КГБшник проведает».

Андрей всем ребятам помогал подсказками. По сути, он мог бы заниматься в обычной школе, но его туда не брали, так как у него была нарушена психика.

Вот так мы и проучились 10 лет: дрались, играли, шутили над учительницами (учителей-мужчин не было).

Были и уроки естествознания, на которых объясняли, как устроена природа, кто водится на земле, какие полезные ископаемые извлекают из ее недр, что такое металлы и неметаллы и много всего другого.

Домоводство вела у нас завуч — Лидия Александровна Трушина. Ее уроки любили все, потому что на них на халяву ели картошку жареную и другие домашние блюда.

Бог

О Боге впервые я узнал от баптистов. Они каждый выходной приходили к нам в группу и всех ребят выводили гулять в коридор (длиной чуть ли не в километр). Мы там бегали, катались. А коляски нам делали бесплатно протестанты. Открывали кружки выжигания, рисования, лепки. Еще они приглашали к нам в интернат из-за границы спонсоров. Раз в две недели к нам приезжали американцы, китайцы, немцы. Каждому давали по мешку подарков. Нам всем раздавали Новый Завет. Привозили еду из-за границы — гуманитарную помощь. Нам ее выдавали в течение дня за завтраком, обедом и т.д. как добавку к основному рациону.

Можно сказать, мы жили как иностранцы. Хотя у нас шоколад и сладости в России лучше, чем за кордоном. Мне все время не хватало «Мишки на Севере». Зато заграничные вещи были лучше наших. Также нам выдавали детские раскраски из Нового Завета. В России были наборы карандашей 6 цветов, а они давали наборы в 50 цветов. И я думал: «Вот как мы отстаем от Запада». Еще мне очень понравилась пластмассовая линейка. Там на одной стороне было 20 сантиметров, а на другой 42 фотографии всех президентов США. Это произвело на меня большое впечатление. Помню, как мы боялись, что иностранные спонсоры пройдут мимо нашей группы. Бывало, и не доходили до нас. Санитарки открывали дверь нараспашку, чтобы они зашли, это помогало. Еще один раз они про нас сняли кино. Но этот фильм показывали только в США. Интересно, какова судьба фильма.

Так они приходили к нам много раз, пока к нам не попали православные. Их привела к нам одна из медсестер. Два года к нам ходили и они и баптисты. Православные начали нам говорить, что баптисты плохие, что их Библия не так написана, что это ересь.

Помню, когда я был маленьким, все равно было понятие «Бог». По-моему, это некультурно, когда в твоем доме бардак, учить еще кого-то, как надо жить и верить. В смутные годы перестройки (я хорошо это помню) по телевизору о Боге вещали западные проповедники. Без этих передач мы были бы еще долго безбожниками. Может быть, я не прав. Я бы очень хотел оказаться неправым.

Я по-детски мечтал, чтоб православные договорились с баптистами о разделе сфер влияния и чтобы к нам продолжали ходить и те и другие. Мы, люди с ограниченными возможностями, смотрим на этот мир из глубины страданий человеческих, и разногласия между религиозными конфессиями видятся нам мелочными, глупыми, несвоевременными. Они приносят нам дополнительные и бессмысленные страдания и проблемы. Нас не интересуют их взгляды, а интересует готовность выслушать, помочь, провести с нами время, их душевные и духовные качества.

Мы смотрим на этот мир из глубины страданий человеческих, и разногласия между религиозными конфессиями видятся нам мелочными, глупыми, несвоевременными.

Я считаю, в наше время нет человека, который был бы абсолютным идеалом верующего. Я точно знаю, никогда не было и не будет другого человека на Земле, который верил бы в Бога таким же образом, как я. Каждый человек уникален как Личность и этим дорог Богу, и нельзя всех под одну гребенку стричь. Люди из маленькой проблемы делают большую. В первую очередь они сами себя делают изгоями. Это инвалидность души, болезнь. Я верю в Бога слабо или сильно, но это свойство моей души.

Потом к нам стали приходить другие православные (мне было 9 лет). Из наших ребят половина была некрещеными. Появились две молодых женщины, которые стали их крестными. Только мне показалось как-то странно, что после крещения детей эти женщины исчезли из поля зрения. Говорили, что они стали монахинями. Но крестные должны опекать своих подопечных, наставлять их. Дети про них спрашивали: «Где крестные, почему не приходят?». А им говорили: «Они в монастыре за вас молятся». Потом детей стали вывозить в Храм св. вмч. Бориса и Глеба примерно два раза в месяц. Я тоже хотел поехать туда, но православные волонтеры предпочитали брать детей-сирот, а у меня были родители и поэтому меня брать туда не хотели. Я их не осуждаю, мне кажется, они в чем-то правы. А, может, они ждали моей духовной зрелости.

Мы были детьми, походы в Церковь привлекали нас возможностью сменить обстановку, выйти на улицу. Сейчас смешно вспоминать, но нас в трапезной хорошо кормили и вкуснее, чем в интернате. Этого не надо стыдиться. Я больше любил по улице ехать на коляске, чем в автобусе, чтобы видеть людей и дома. Годами мы сидели в одной группе, ничего не видели. Каждый нормальный человек хочет капельку свободы. Храм для нас был как эта свобода, которой в интернате мы не находили.

Меня исповедовали, причащали. Грехи на бумажке записывали волонтеры по благословению батюшки. Мне кажется, чего мне не хватало на исповеди — батюшка брал бумажку и читал молитву, а мне не хватало наставления, как быть. Мне кажется, батюшка должен быть, прежде всего, психологом, наставником. А он записку почитает, молитву прочтет и все. Мне кажется, у любого священника, который работает с инвалидами, должно быть знание, что мы не как все. Сейчас активно идет восстановление православия в нашей стране, и сейчас стали много говорить об инвалидах. Я думаю, что в семинариях надо ввести отдельный предмет «общение с инвалидами».

Я думаю, что в семинариях надо ввести отдельный предмет «общение с инвалидами».

Сейчас я взрослый, мне 28 лет. Исповедь проходит как накрытие епитрахилью без чтения списка грехов. Мне часто нужно, чтоб меня выслушали, поняли и посоветовали. Почему, если мы и так в тяжелом положении из-за пожизненной болезни, надо еще его утяжелять?! Мне кажется, священник должен быть в каждом интернате. Волонтеры из Храма Бориса и Глеба по-прежнему нас навещают, молятся, приносят подарки. Я им благодарен. Отец Георгий молится за меня, я ему благодарен.

В то время (1990-е гг.) в стране только-только появился Макдональдс. Я помню, когда мы первый раз поехали на соревнования для инвалидов, организаторами были сотрудники Макдональдса. Там были гонки на колясках, боулинг, хоккей. Ходячие бегали, прыгали. Это проходило на большом стадионе, похожем на аэродром. И тогда мы в первый раз попробовали еду из Макдональдса. Потом люди из Макдональдса стали к нам приходить и набирать группу для соревнований. Но я, увы, туда не попал. А попавшим счастливчикам соревнования очень понравились.

Один раз к нам приезжал из Америки какой-то американец. Его звали Джек. Он познакомил нас с иностранной технологией помощи инвалидам: на голову надевался налобный фонарь с лучом света, который указывал на предмет. Это для немых и плохо говорящих. Так человек мог указывать на вещь, которую хочет. В течение одной недели он работал с нами ежедневно, потом уехал в Америку, и больше мы его не видели. Мне интересно, за прошедшие 20 лет он придумал что-нибудь еще?

Еще делали поездки по святым местам. Так я впервые попал в Донской монастырь. Во время молитвы в одной из церквей этого монастыря ко мне быстро подошла незнакомая женщина, неожиданно меня поцеловала и так же быстро ушла. Я не понял, что это было.

Еще помню удивительный случай: близ Подольска, в Дубровицах, есть замечательная Церковь Знамения Пресвятой Богородицы, построенная князем Борисом Голицыным, воспитателем Петра Первого. Она очень красивая — уникальная церковь-корона. Однажды мы с папой пошли туда. На нас посмотрела одна женщина, резко упала на коленки и начала рыдать. Истерика была на весь храм. Я тоже не понял, что это было. Мы с папой подивились и ушли.

На Новый год родители брали меня домой. Я очень любил там кататься на горке. Около дома была огромная снежная горка возле гаражей. Там проходят зимние лыжные соревнования, и дети любят там кататься. Я хорошо держу равновесие, а ногами тормозил. Я много раз падал в снег, но все равно меня это не останавливало. Один раз я так упал, что все лицо расцарапал, так как упал не на снег, а на сухие ветки.

Еще был такой случай. Я гулял с дедушкой зимой, и мы на улице увидели очень отличную горку. Дед поднял меня на горку и отпустил, чтоб я сам ехал. А санки завернули не туда, куда надо, и понеслись по наклонной прямо к каменному бордюру. Я расставил ноги, почти что как в шпагате, чтобы удар пришелся на санки, а не на мои и без того многострадальные ноги. Рассчитал верно: полозья санок погнулись, а я остался цел.

Около школы была огромная футбольная площадка. Я помню, как получил там футбольное крещение. Я смотрел-смотрел на игру — и вдруг мяч отскочил и ударил меня по лицу, такое вот было «крещение».

Зимой я уезжал на каникулы домой — на две недели. В детском интернате я никогда не отмечал Новый год, всегда дома. Так было до 16 лет. Раньше на Новый год не давали таких больших каникул, как теперь. Когда родители работали, я жил у дедушки с бабушкой. Помню, как нахулиганил там: разрисовал обои. Меня отругали. Попытка стать художником не удалась.

Дома появился видеопроигрыватель. Брат Дима в те годы учился в институте. Бывало, приходил в 12 часов ночи. Мама укладывала меня спать и сама уходила. Я ждал брата, и когда он приходил, мы до трех ночи смотрели фильмы. Дима любил в каникулы гулять по ночам, аж до утра. Утром он ложился спать и спал до часу дня. Я наивно думал: «Вырасту, буду, как он, гулять по ночам». Когда брат дома спал, папа шутил: «Дима на пожарника сдает».

В 11 лет мне на день рождения первый раз подарили игровую приставку «Денди» для телевизора. Я очень любил в нее играть. Играл одной рукой, хотя игра требует участия обеих рук. Больше всего мне нравилась игра «Робот и полицейский». Там я одной рукой ходил, а коленкой стрелял. Таким способом я два пульта поломал.

Когда я перестал ездить на юг, я был три месяца на даче с бабушкой и дедушкой. Помню, как я однажды картошку копал маленькой садовой лопатой, держал ее в руках. Еще я научился полоть огород, на коленках по земле ползал. Дед учил меня гвозди забивать. Но я их только гнул. Зато колоть молотком камни у меня получалось. Дед научил меня рубанком работать. У меня получалось, только плохо.

Помню, как я однажды картошку копал маленькой садовой лопатой, держал ее в руках. Еще я научился полоть огород, на коленках по земле ползал.

 

Однажды к нам в город приехал зоопарк. Мне он понравился. Мы ходили туда с мамой и братом. Сначала смотрели зверей, а потом на представление мотоциклистов. Они выступали в отдельном шатре, это тогда называлось «мотокросс». Туда надо идти по лестнице, коляска туда не проходила, и брат взял меня на руки, оставив коляску. Во время захватывающего зрелища четверо взрослых подростков стали издеваться над выступающими, обвиняя их в обмане. Один из мотоциклистов сказал: «Ребята, попробуйте сами». Кто-то из гогочущей компании вышел, взял мою коляску, сел на нее, открыл стену и поехал к мотоциклистам. Мой брат увидел, побежал и отнял коляску. Потом мотоциклист посадил этого парня сзади себя и понесся с ним. Тот испугался, попросил ссадить его, после чего сразу же ушел, а другие не захотели пробовать. Инцидент был исчерпан.

Хочу рассказать еще два запомнившихся случая из детства.

Мне было 7 лет. Родители меня вывели гулять во двор. Я и тогда и сейчас не люблю, когда за мной надзирают. Поэтому я попросил маму, и она ушла домой. Я начал играть в песочек. Вдруг три мальчика и одна девочка подошли ко мне. Они оказались на 3-5 лет старше и быстро заметили, что я не такой, как они. Начались насмешки, издевательства. Отобрали у меня все игрушки. Я начал защищаться: кидаться песком, камнями. Они меня обзывали пьяницей, спрашивали: «Чего ты, встать не можешь?». А я не мог.

На мое спасение пришла соседка и отогнала ребят, после чего побежала к моим родителям и сказала, что меня обижают. Родители выбежали и забрали меня. Кажется, я плакал. Я считаю, в этой ситуации нельзя было обижаться на ребят. Их родители должны были объяснить, кто такой инвалид.

Я считаю, в этой ситуации нельзя было обижаться на ребят, которые насмехались надо мной. Их родители должны были объяснить, кто такой инвалид.

Еще запомнился другой случай, когда мне было 9 лет. Зимние каникулы я проводил дома, и однажды мы поехали к моей тете Вале. Там был двоюродный племянник, Сережа. Мы с ним долго играли, у него было много игрушек. Среди них был трехколесный велосипед, на котором можно было по дому кататься, и детская машина, в которую надо садиться и педали крутить. Потом нас посадили смотреть мультики. Он меня нарочно толкнул, и я упал на велосипед и получился синяк под глазом. И потом ему отомстил. Я его позвал в другую комнату, а там была гимнастическая палка, я ему по голове ударил. Он закричал, прибежали наши родители, я оказался виноватым. Я просто хотел показать ему, что я не слабее и еще хотел показать, какую боль он мне причинил.

Возвращаться из отпуска в интернат было тяжело. Я плакал, не хотел. Но что делать. Надо…

Еще я хотел рассказать, какая у нас была культура в том интернате. Помню, как меня в 28-м интернате перевели в 10-ю группу. То была старшая группа, возраст воспитанников от 13 до 18 лет. Нам очень нравилась запретная музыка с плохими словами — например, «Сектор газа», «Красная плесень». Нас ругали, запрещали, но мы все равно слушали. Нам казалось, содержание песен совпадает с нашими внутренними переживаниями. Это давало ощущение свободы. Группа «Сектор Газа» правильно пела про жизнь русского народа, как он на самом деле живет. Хоть и обидно, но правильно они поют. Особенно песня «Гуляй, мужик».

Когда я был маленьким, я не понимал группу «Кино». Когда мне уже исполнилось 16–17 лет, я начал эту группу любить и понимать, о чем они поют. Мне кажется, Виктор Цой рассказывает в текстах своих песен, чего душе русского народа не хватает (нашей молодежи). Иногда он кажется пророком. Это мое мнение. Иногда я так чувствую. В душе какой-то малости не хватает, он ищет всю жизнь это и не находит. А он думает, эта малость заключается в материальном богатстве. Достигает богатства, и обнаруживает свою ошибку. Еще мне у него нравилась песня «Печаль».

Я никогда не любил праздник 9 мая, воспринимаю его трагично. В детстве мне нравилась песня Игоря Талькова «Глобус». Там есть такие слова: «Почему победители живут хуже, чем враги». Вот почему я не люблю этот праздник.

Мы в интернате смотрели парад по телевизору. Он внушает людям, что у нас огромная военная мощь, и внушает агрессию. У меня есть такой афоризм, где я пишу, что самое мощное оружие — это слово. Если какой-то тиран придет к власти, то одно его слово заставит эти ракетные части работать. Мне кажется, надо людям прежде всего объяснять, что главное — это не военная сила. А воспитывать в них доброту, любовь, понимание. Если этого не будет, тогда каждому человеку надо дать по ракете, пускай они уничтожают друг друга.

И еще у меня есть один афоризм на эту тему: «Война человеку нужна для того, чтобы будить его совесть». Мне кажется, когда люди наглеют очень сильно и у них совести нет, война как скальпель хирурга, который режет их души, чтобы они не жили только для себя. Чтобы они не думали: « Я только один на свете такой хороший, а все плохие». Мой прадед Карлов Дмитрий Иванович, прошедший три войны (Первая Мировая, Гражданская, Великая Отечественная), думаю, согласился бы со мной.