Евгений Смирнов: «Я хочу и физически могу многое попробовать в жизни»

Брейк-дансер с протезом ноги, в прошлом чемпион России Евгений Смирнов, известный по телепроекту «Танцы», ездит по стране не с гастролями, а с мастер-классами для детей-инвалидов. В Краснодаре он открыл для них инклюзивную танцевальную студию, о которой мечтал, и она уже отработала первый учебный сезон. Еще он ходит на байдарке, собирается прыгать с парашютом и представлять Россию на соревнованиях — хотя все это, скорее всего, противопоказано ему врачами. Танцор дал интервью «Русской Планете».

— Сейчас у нас маленькая студия. С горем пополам выбил у администрации помещение на пару часов в неделю, и там дважды в неделю занимаемся с такими детками. Школа просуществовала уже четыре месяца, с июня мы отпустили детей на каникулы. Я думаю, с середины сентября продолжим.

— А какие там дети?

— Всякие. И обычные, и с разной инвалидностью: ДЦП, синдром Дауна, аутизм. Первоначально думали заниматься с ампутантами, поскольку я сам через такое прошел. Но я провел несколько встреч и мастер-классов с детьми по стране, мне начали звонить абсолютно разные родители, и у меня язык не повернулся кому-то отказать.

— Но ребенка без ноги и ребенка с синдромом Дауна надо учить по-разному.

— А мы не требуем сразу высочайшего уровня танца. Нельзя давить и требовать качества, потому что у каждого из этих детей в любом случае психологическая травма, даже если по разговору с ним кажется, что все хорошо. Главное ведь что — инклюзия, то есть включение в процесс всех вместе. Мы работаем так: сначала идет урок с детьми с ограничениями, и старшие там помогают младшим, если у тех не получается. Дети-то понимают, почему другие отстают, но у них нет вот этого: «Ты дурак, тупой, хромой», — и так далее. Пока они занимаются, подходит время урока у обычных детей. Они приходят минут на 10–20 раньше и наблюдают за детьми-инвалидами. И когда они видят, что кому-то нужна помощь, то подходят и помогают сами.

— Для детей с инвалидностью это благотворительная школа?

— Да, абсолютно.

— Скажите, студия получилась именно такой, как вы хотели?

— Да, но не в том масштабе. Пока этого очень мало, но с другой стороны, это пилотный проект, и меня уже просили приехать и показать, как это делается, в других городах. Я хочу, чтобы в распоряжении было отдельное помещение, а не зал на часик, где все бегом, нет времени исправлять ошибки, скорей все переоделись — а переодеваться им надо долго — и убежали. Хочется делать второй дом, что ли, для них. Они ведь физически хотят развиваться, надо дать им эту возможность. Им и так жизнь, сами понимаете, возможностей не дала. Сейчас нам готовы предоставить порядка пяти залов, но все — на час, на два.

И большинство предлагаемых помещений не адаптированы под инвалидов вообще никак. Там, где мы сейчас занимаемся, надо подниматься на ступенькам на второй этаж. К нам приводят девочку без руки, которая к тому же плохо ходит. И вот я ее встречаю и веду, чуть ли не заношу на руках. Все говорят: «Ты молодец, надо-надо», — а когда до дела доходит, и я хожу и прошу помещение, получается вот так.

— Когда вы создавали эту школу, были готовы ко встрече с трудными характерами, с горем? Знали ли вы, что придется быть не только молодым танцором, но и няней, и психологом, и кем-то еще?

— Знаете, у меня какая по жизни позиция: что бы я ни встретил на своем пути, горе или счастье, я всегда к этому готов. Я воспринимаю жизнь такой, какая она есть, и что бы она ни преподнесла, надо относиться к этому спокойно. И перед открытием школы я знал, что есть разные люди с инвалидностью, что с некоторыми из них даже неприятно находиться рядом из-за их «мне должен весь мир». Я ведь еще занимаюсь греблей на байдарках и вижу самых разных людей на соревнованиях. Но когда я шел к детям, то был настроен на позитив и получил отдачу.

— А к своей ампутации вы тоже были готовы?

— Сначала я думал, как мне дальше жить. Но всегда есть что-то хорошее, что перекрывает плохое. Когда я очнулся в больнице и увидел своих друзей, начали названивать родные, вокруг появились дети — племянники и племянницы, — то стал уже просто думать, как облегчить себе жизнь.

— Видимо, вы не впервые в жизни испытывали потрясение такой силы.

— Как вам сказать… У меня обгорела половина тела: горели покрышки от «камазов», я поскользнулся и влетел прямо в них, резина облепила меня со всех сторон, и я еще метров пятьдесят бежал в речку, чтобы это потушить. Я ломал шею: прыгнул в воду по дурости в 21 год, повезло, что не парализовало. Ломал копчик: катался на сноуборде и «нашел» под снегом камень, как будто специально для меня лежавший. Я любил экстрим и люблю его по-прежнему. Вот скоро впервые прыгну с парашютом, а в сентябре поеду представлять Россию на международных соревнованиях по парашютному спорту среди людей с инвалидностью во Франции.

— И в аварию вы попали на мотороллере. И знаете последствия экстрима.

— Но это в крови! Ну не знаю, волков бояться — в лес не ходить. Кстати, лес я тоже очень люблю: раз в год на 4–7 дней обязательно выезжаю туда. Я понимаю, что это опасно и завтра может быть последний раз. Вот те же парашюты: знаю, что мне будет страшно. Но я хочу ощутить полет птицы. Я хотел бы попробовать в жизни очень многое, максимум, потому что у меня есть физические возможности. Для чего мне себя жалеть — для старости? Конечно, я пытаюсь быть поаккуратнее и лишний раз не делать глупостей.

— Когда у вас отняли ногу, думали ли вы, что будете снова танцевать?

— Сначала мне надо было восстановиться. У меня же была гангрена, и говорили, что она может развиться дальше. Спустя полгода после операции поехал на протезирование и узнал, что ампутацию провели неправильно, нужна реампутация, еще год реабилитировался. И тогда понял, что мне нужно какое-то физическое занятие, и начал пробовать танцевать. Мне, конечно, было больно, ничего еще не зажило толком. Когда вернулся в Краснодар, моя подруга Даша предложила поставить номер. А потом подвернулся телепроект, на который мы с ней поехали.

— А все ли, чем вы занимаетесь, разрешено с медицинской точки зрения?

— А я не спрашивал (смеется). Ну представьте, пришел я к вам и говорю: у меня копчик поврежден, шея поломана, ноги нет — мне можно танцевать брейк-данс? Да меня уведут в психбольницу и скажут, что голову тоже надо лечить. Я прекрасно понимаю, что в любом случае будут противопоказания. Но если я сажусь дома и перестаю физически двигаться, у меня какой-то депресняк начинается. А когда что-то делаю, сразу все перестает болеть.

Я и детям стараюсь донести, что если у тебя есть какая-то проблема, то надо искать позитив. Когда ты отвлечешься от своей черной полосы, то увидишь белую и перепрыгнешь на нее.

— Но не знаю, как вам, а детям, особенно с ампутацией, перепрыгивать больно. У них протез натирает и кровит, и они могут смотреть на вас и думать: «Ну да, ты такой большой, физически подготовленный, а мне трудно, и для меня это недосягаемый путь».

— Об этом я тоже с ними разговаривал. К боли надо привыкать. Наше тело привыкает ко всему, и надо притаптываться: месяц, два, потихоньку, блин, да возьми ты себя в руки, ты мужик или нет? Если кровоточит, то сними протез и отдохни день. Потом надевай и опять ходи. У меня есть и девочки такие. Они через это прошли, и я теперь смотрю на них в «Инстаграме»: начали ходить и в юбках, и в шортах, и плевать им на все, и все у них классно.

Вот я как протезировался? Я поначалу встать не мог. Встаю, прохожу с протезом пять метров — все, боль адская. И мне так же говорили: «Ты ходи, ходи». Я хожу, а мне мешает. Протезист ведь не может учесть всего. Я взял, купил строительный пистолет, который подает горячий воздух, и начал сам под себя делать гильзу (часть протеза, непосредственно соединяющуюся с телом. — РП). Кое-где подправил, подмял и теперь хожу прекрасно.

Танцую я без протеза: место его крепления очень высоко, неудобно. Но уже пытаюсь двигаться на нем. Сейчас у нас есть совместный проект с командой «ЮДИ» (танцоры из Томска, финалисты «Минуты славы» и британского шоу талантов, которые помогают детям-инвалидам и воспитанникам детдомов. — РП), с ними пробую и в протезе тоже. Сейчас мы готовимся к выступлению в Сочи, потом поедем по Сибири.

— Вы сами с самого начала не скрывали протез?

— Никогда не скрывал. А зачем? Это мое средство передвижения, это прикольная штука, люди засматриваются. Детям очень нравится. Что есть, того не отнять. Вернее, тут наоборот: чего нет — того не дать.

Источник http://rusplt.ru/