Минувшая война была событием века. По накалу и размаху сражений, по количеству войск и боевой техники не было в истории подобных войн. Для людей это было испытание мужества, совести, выносливости физической и духовной.
Итог: Мы победили!
Все дальше уходят события тех лет. Все острее мое желание рассказать о моих товарищах, оставшихся верными своему долгу и воинскому приказу на поле боя. Рассказать о тех, с кем вместе, с июня 1941 года до последнего дня войны, мы пережили горечь поражений и радость победы, с кем хоронили павших, отдать долг их чести, бесстрашию, мужеству и памяти.
***
Июнь. Небо, как бездонная голубая чаша. Ни облачка. Полдень. Душный запах цветов, трав, хвойного леса. Необычная тишина. В последнее время дни и ночи стоял грохот артиллерийской стрельбы. Курсанты сдавали экзамены. И вот сегодня – традиционный ритуал – прощание выпускников со Знаменем.
Застыли в строю Ветераны училища, командиры, комиссары, преподаватели. Застыли в строю курсанты. Нетерпеливо, перебирая ногами, у коновязи пофыркивают лошади, да жаворонок где-то в небе, как колокольчик. Показалось Знамя — алое полотнище на ветру, бахрома, золото букв. Сталь обнаженных клинков в руках ассистентов.
Марш артиллерии, дробь барабанов. Фанфары!
Слушай приказ!
«Приказ Народного Комиссара Обороны Союза ССР №220 от 5 июня 1941 года, – звучит глуховатый голос, – о выпуске курсантов Ленинградского Краснознаменного командного военного артиллерийского Училища имени Красного Октября. Приказ объявлен. Оркестр грянул «Прощание славянки» и парадным шагом, держа равнение на Знамя, пошли выпускники. Через полтора часа поезд из Луги увозил нас в Ленинград. До Великой Отечественной оставалось ровно полмесяца.
Мгновение первое
Пронзительно и неожиданно завыли сирены.
– Тревога! – прокричал дежурный по штабу.
– Т-р-е-в-о-г-а-а! – понеслось по расположению. Команду подавали дежурные по батареям, дневальные, ночные патрули …
Слышатся обрывки фраз команд за палаткой, топот, бряцание затворами у пирамиды. На ходу затягивая ремни, застёгивая пуговицы, вылетаю из палатки. Все в выходном обмундировании. Вчера, в субботу, одевались по-праздничному. Ходили в клуб.
– А на заре сон так сладок, – напевает лейтенант Осадчий. Он вчера вернулся последним из Идрицы.
В артиллерийском парке старшины батарей ведут построение. А сирена все выговаривает: Беда! Беда! Беда!
Но вот, наконец, и она смолкла. Полк выстроен. От домика штаба приближаются командир полка, комиссар, и начальник штаба.
– Товарищи! – громко и строго начал майор.
– Фашисты только что напали на нас, – он сделал короткую паузу, переступив с ноги на ногу, – На границе идёт бой. Мы сейчас забираем боеприпасы, все, полностью забираем горючее, и маршем в район, где позавчера производили рекогносцировку.
– По машинам! – сказал — как отрубил.
– По машинам! – раздались десятки команд.
– Мо-то-о-ры-ы!
И строй врассыпную кинулся к орудиям, тягачам, автомашинам…
– Никак война, ребята, – говорит Николаенко. – Давайте всё горючее по машинам, до последней бочки.
ВОЙНА! Всё что стоит за этим словом для нас теперь неизбежно: и несчастье, и горе потерь, и зло, и братские могилы, и отчаяние, и отвага …
Настал наш час. И полк на большой скорости устремился на запад.
Мгновение второе
Тем временем на НП комбата развернулась трагедия. Полк не вступил ещё в бой, а уже пролита кровь, у нас – первые потери… Со стороны Двинска, на большаке, показалась большая группа велосипедистов. Загадочным оказалось то, что летят кучами молодые парни, с рюкзаками за спиной в странной форме. Одна группа в нашей, армейской. Другая – в форме НКВД. Некоторые в спортивных с лампасами брюках и в куртках.
– Стой! – раздалась команда наших разведчиков. Странные люди проворно отбросили велосипеды, упали и разом открыли автоматный огонь. Николаенко видит всё это со своего НП.
– Осадчий! На большак!
Бросился с дерева, перехватываясь на одних руках, с сучка на сучок, спрыгнул, и с пистолетом кинулся вслед за Осадчим, связистами и разведчиками. Быстро покончено было с велосипедистами. Но какой ценой! На КП принесли убитого комбата. Ещё двоих положили рядом. Раненым стали оказывать помощь.
Мгновение третье
ИДРИЦА
Станцию не узнать. Да её и нет. Вместо домов пепелища. Груды обгорелого кирпича и щебня. Шифер с крыш попался нам далеко за станцией. Вдоль насыпи, по всем железнодорожным путям разбросаны обгорелые остовы вагонов. Скрюченные рельсы, вздыбленные шпалы…Тишина, запустение. «Мёртвая тишина», – подумал я. Невероятно быстро всё изменилось! Всего несколько дней назад здесь шла размеренная жизнь: шли составы, по перрону гуляли люди, тихо говорили, смеялись, верили, ждали, любили…Мы в своём лагере. Там, куда я приехал весёлый и беззаботный, с большими надеждами, где улыбался мне Николаенко, где я был так ему рад. Сейчас лагеря не узнать. Было душно, как перед грозой. Иссиня-чёрная туча нависла над озером. Роща забита непролазным, таёжным буреломом. На месте нашей палатки зияет котлован. Хотел взять своё бельё, кое-что из вещей. Даже ручек от чемоданов нет. Вот такой поворот жизни.
Мгновение четвертое
Сегодня мой день рождения. Мне исполнился 21 год. Но праздник мой омрачён. Ночью, на своём НП был убит лейтенант Беляев. Немецкая разведка под покровом темноты и тумана во второй половине ночи вышла на НП лейтенанта Беляева. Мой НП был метрах в сорока от него, нас разбудили автоматные очереди и взрывы гранат. Когда мы с разведчиком Семёновым прибежали, там всё было кончено. Часовой заколот штыком у входа, Беляев, выскочивший из землянки, лежал в пяти – шести метрах от входа с пистолетом в руке. В землянке, обрушенной гранатами, лежали убитые телефонист и разведчик. И, кстати сказать, меньше чем через месяц в боях за Лобаново был убит немецкий ст. лейтенант. В его сумке оказались фотокарточки Беляева. Его самого, его родителей, девушки. Беляева мы похоронили на берегу небольшой речки Лужонки под деревней Крутики, недалеко от Валдая.
Мгновение пятое
Идём по траншее. К Самсонову обратился старший сержант и, слышу, докладывает, что боец, мол, Миронов отбивается от рук. Винтовку запустил, в грязи она и в глине. На посту спит, говорит, что сонному легче умирать, не умывается, опустился. Позвали Миронова. Перед нами молодой, румяный парнишка. Ремень повис, подворотничка нет, шинель в глине.
– Не узнаю тебя Миронов. Помнишь, где мы были три месяца назад? – спрашивает его Самсонов. – Одному мне разве нужна победа? Кто будет воевать, если все будем вот так? Кто защитит тех, кто за нами? Запомни, Миронов, у нас выбора нет: или мы их, или они нас – и по-другому никак. Ещё раз услышу о твоих выходках, отправлю под трибунал. Ступай.
Каково было моё удивление, когда этот же старший сержант прибежал к нам на пристрелку и доложил командиру роты, что Миронов перебежал к врагу, оставив на бруствере свою « глиняную» винтовку.
Мгновение шестое
Оба следующих дня и ночью дождь сеял, как из решета, непрерывно. Земля набухла, низины покрылись водой. Больше других страдают в таких гиблых условиях артиллеристы. Им приходится почти вручную перетаскивать орудия по замесам грязи. А огневые позиции надо менять почти каждую ночь.
Мгновение седьмое
Идём прямо по воде, не разбирая дороги. Вода ледяная. Сверху сеет мелкий плотный дождь. Со стороны противника по переднему краю нет привычных ракет. Значит, либо войска в движении, либо спокойно спят, не боясь, что их атакуют. Идём, стараясь обходить болотины. Наконец-то вышли на сухое место. Здесь находился штаб 580-го стрелкового полка нашей дивизии, которым командует майор Буракин. Землянки ещё тёплые, сухие. Зашли в крайнюю справа, поставили часового и я сразу же уснул. Очнулся от того, что почувствовал – меня или будят или душат.
– Немцы! – шепчет мне на ухо Востряков.
– Где?
– Появились слева и заняли оба крайних блиндажа, выставили часового.
Вот так: мы в крайних справа, они в крайних слева.
– Ну, давайте по-одному по-пластунски.
Ползти по сырой траве неприятно, стараюсь не ложится на землю. Осторожно, согнувшись, стараясь ступать бесшумно, дохожу до кустов. Теперь можно идти во весь рост. Пошли лесом. Вдруг слышу – зашуршала плащ-палатка. Человек зацепился ею за сучек. Остановились. Прямо передо мной вырос человек. Пистолет, как и у меня, в руке, прижатой к груди. За ним сзади человек 15 автоматчиков.
– Немцев не видел?
– Видел. Вот они метрах в 40 отдыхают в двух крайних землянках. Около них часовой.
– Пойдёшь с нами?
– Одни справитесь.
– Давай!
И мы разошлись. Вскоре послышались автоматные очереди, взрывы гранат. Выстрелов из немецких автоматов не было. А их по сухому щелчку никак не спутаешь, отличишь среди всей пальбы. К рассвету вышли на батарею.
Мгновение восьмое
В ночь на 11-е декабря 1941 года наш 234-й арт. полк передал свои боевые порядки артиллеристам соседней дивизии (245-й) и сосредоточился в лесу восточнее Валдая. Отсюда начался длительный изнурительный марш. Морозы устойчивые под 30. Движение только по ночам при полном бездорожье. Днем пережидаем светлое время в лесах. Костров разводить нельзя, конечный путь движения не известен, связь только устная или через связных пакетами. Зима выдалась на редкость лютая и к тому же снежная. Двигаться с орудиями по пояс в снегу очень тяжело. Вряд ли можно привыкнуть к холоду, к голоду, к бездорожью и бессоннице. Но подбадривало нас то, что мы всё же идём в наступление. Когда и где введут нас в бой, этого мы не знали. И всё же не было того чувства досады, как летом 41-го, когда приходилось оставлять сёла и города под безутешными взглядами стариков и детей: «А мы-то как же?»
Отходили, оставляя позади братские могилы. Боролись, терпели и ждали. И вот теперь – наступаем. Рады были, что оставляем валдайские болота. Но тут мы ошибались. Нашлись же на белом свете по наши души ещё более гиблые места – старорусские болота. Здесь тоже, избитые до дыр сапоги, месяцами не будут просыхать, а торф и грязь будут засасывать орудия ещё чаще и глубже, чем под Валдаем. Всё это будет потом, а сейчас мы в добротных шубах, валенках, в меховых жилетах и тёплых шапках-ушанках. Рукавицы тоже меховые, на шнурке пропущенном в рукавах, держатся на шее. Орудия поставлены на бревенчатые сани-волокуши. В каждые впряжено по восемь лошадей. Командиры и разведчики верхом. Несмотря на переутомление и физическую усталость, настроение приподнятое. В ночь под Новый год артполк сосредоточился в лесах вблизи деревень Лажины, Веретье, Маяты по побережью озера Ильмень. Как новогодний подарок – из штаба полка сообщили, что приказом от 8 декабря присвоено воинское звание «старший лейтенант» мне, Новику и Леонтьеву.
Мгновение девятое
Следующая деревня – Талыгино. Лыжники устремились туда, сосредоточившись широким большим полукругом. Ушаков вызвал упряжки, и батарея галопом поскакала догонять их. Мне в этом бою не пришлось даже и рта открыть – таким отличным командиром был Андрей Ушаков. С седла я не слезал, и только несколько раз пришлось, подскакав к командирам орудий, показывать им рукой – куда бить. Мешать старшему по батарее Ушакову не следовало. Опыт боёв у него был не маленький. Воевал в Финскую, намного старше меня, а родом из Старой Руссы, за которую мы и бились. Там у него – жена, два сына и дочь. Что испытал человек, видя это сплошное горящее поле боя, зная, что там твои дети. Ничего не узнал о них Андрей Ушаков, погиб капитаном, так и не повидав свою семью.
В день двадцатилетия освобождения города Старая Русса я был приглашен на торжества. Когда называли имена воинов, земляков – старорусцев, вставали их родственники, и им аплодировал зал. Встала и Екатерина Васильевна Ушакова и один из сыновей нашего проводника Липатова. Позднее я познакомился с сыном капитана Ушакова, посетив с ним воинское кладбище, и помянув тех, кто был моими друзьями, с кем здесь мы стояли не на жизнь а на смерть. Но это будет потом.
А сейчас мчимся на Талыгино. И тут налетела вражеская авиация. Сколько их! День, по нашим понятиям, явно не летный. Метельная пурга застилает все. И вот из этого снежного облака то и дело выныривают бомбовозы. Кажется, вот-вот крылом смахнёт с седла. Внезапно выныривают, потому что гула самолёта мы не слышим. Стоит обвальный грохот, будто над головой и по голове проходит железнодорожный состав с незакреплённым железом. Бедные наши уши. Бомбят и обстреливают нас добросовестно даже транспортные самолёты. Аэродром у них рядом, здесь в Старой Руссе. Наших же самолётов ни в этот день, ни в эту неделю, ни в последующие дни не появилось ни одного. Не тешили они нас своим вниманием, мы уж и не удивлялись, не понимая причины того. Спасение наше в том, чтобы шире рассредоточиться и как можно ближе «прижиматься» к противнику. Так и делаем. Орудия развернуты в боевых порядках лыжного батальона. Они бьют по пулеметным точкам врага и вражеским пушкам, на руках проталкиваем свои орудия вперёд. И не смотря ни на что – снова атака, и участь опорного пункта решена. Снова вперёд!
Мгновение десятое
Когда пятая фашистская дивизия по всему этому пространству раскинулась, перейдя в наступление 9-го февраля, положение спасла шрапнель. Прибывшая из Франции накануне, дивизия не знала особенностей боёв с нами. Они шли в психическую атаку густыми колоннами повзводно, поротно, принимая нас за бельгийцев. В надежде, что дрогнем и начнем отходить. Но у нас отходить было некому. Обескровленная атаками дивизия охватывала город от Соминки до Марфино, растянувшись в тонкую нить на 20 километров. Другие батареи нашего арт. полка не смогли принять участие в том бою, были далеко, поэтому транспорт всего полка работал на первую батарею, забирая шрапнель от них. Бой продолжался от темна до темна, от рассвета до заката. Атаки врага были отбиты. Вот тогда-то и появилась статья майора Петрова в газете С.З.Ф. «За Родину» под заголовком «Шрапнелью огонь!» Она начиналась словами: «Батарея Чистякова перебила шрапнелью несколько сот гитлеровцев».
Мгновение оиннадцатое
БАНЯ
Если человек месяцами не снимал шапки, ремня, неделями – сапог, то он поймёт, что такое настоящая, фронтовая баня. Сруб в земле, стены сруба внутри обшиты большими листами фанеры. Потолок так же обит фанерой, благо её оказались большие запасы в Парфино, на заводе. Железная бочка служит топкой. Она обложена камнями-булыжником. Несколько бочек с холодной и горячей водой. Баня своя, настоящая. Есть в ней и предбанник, есть и полог. Веники накануне были приготовлены из можжевеловых веток. Солдаты выскакивают сквозь клубы пара, катаются в снегу и снова в баню, не выгонишь. А мыться всем надо. Я вспомнил другую баню, устроенную с месяц назад для пехоты. Меня позвал комбат Дудов. Пошли мыться. В снегу, в кустарнике еле видна автомашина с цистерной. Рядом разбита брезентовая палатка. От цистерны к палатке проведен резиновый шланг для подачи воды. Слева от цистерны машина с дезокамерой. Раздевшись, отдали для прожарки свое бельё, меховые жилеты, шубы, ватные брюки, валенки, шапки. Прожарка полтора часа. Заходим в палатку. Под ногами еловые ветки. Проваливаемся, чуть не по пояс. Лапник как иголками царапает кожу. Не мылись в бане от границы. Да и вода в цистерне давно уже не комнатной температуры. На улице мороз со снегом. Вот так и промаялись почти два часа. И ничего, ни у кого ни простуды какой, ни насморка, ни зубной боли не было. Сказалось, видимо, напряжение физическое и нервное. Все были, как сжатый кулак. А сегодняшняя баня это рай.
Мгновение двенадцатое
Вызывает меня командир полка подполковник Петров.
– Сдохнет ещё хоть одна лошадь – быть тебе рядовым в штрафбате.
– Вы ищете бондаря, тов. подполковник?
– Причём тут бондарь, – орёт Петров.
– А при том, что у нас перед войной в деревне, за Пошехоньем, тоже приключилась неприятность с лошадями. А виноватыми оказались кузнец и два бондаря.
– Ну-ко расскажи, пошехонец.
Голос немного подобрел. Он же знает, что подвоза продуктов нет ни для людей, ни для лошадей. Мы едим дохлую конину, а трава ещё под слоем снега и льда.
Рассказываю историю о том что, когда в колхозе захромали лошади, решили, что кузнец – вредитель плохо их подковывает, а поэтому его надо убить. Но вспомнили, что кузнец-то один, а кто же ковать лошадей будет? Тогда решили убить бондаря, так как бондарей в колхозе два. От шутки немного повеселели и разошлись.
Мгновение тринадцатое
Мы играли в домино в уцелевшем домике в Талыгино. Сражались полк на полк. Скоробогатов – командир дивизиона, Замковой – командир батареи из его же дивизиона и мы с Хляновым из нашего полка. Они из 11-го гвардейского, мы из 234-го простого. И вот начался очередной обстрел деревни тяжёлой фашистской артиллерией. Домик заходил ходуном. Осколки бьют по деревьям, по стенам дома без оконных рам.
– Чего задумался, ходи! – говорит Скоробогатов Хлянову.
Я, откровенно говоря, подумал не о ходе костяшками домино, а о ходе куда-нибудь в ровик.
Об этом, наверное, подумали и другие, но играли четыре офицера, и никому офицерская гордость не позволяла проявить малодушие, пуститься в бегство. Игра продолжалась.
Мгновение четырнадцатое
Здесь, в новой полосе обороны, где-то расположилась вражеская тяжёлая артиллерия. Размеренно и методично бьёт она по сёлам, где нет ни одного нашего солдата. По новой должности разведчика мне было поручено выследить, засечь и уничтожить эти орудия.
Довольно быстро разведчикам удалось обнаружить батарею противника с опушки дубовой рощи, поднявшись на высокий дуб. Петров приказал мне расправиться с ней, выделив шестую гаубичную батарею и семьдесят штук снарядов. Мы это сделали. Этот обычный для нас военный эпизод получил неожиданную лирическую развязку. Лейтенант Яценко тайно посещал в Подборовье девушку. И свои визиты продолжал даже после того, как был легко ранен осколком снаряда в щеку. Там он рассказал о нашем налёте на вражескую батарею.
И вот, сидя на дереве, вижу, как идёт стайка ребят в расположение нашей части. Несут: один – бутылку молока, другой – картошку, а у третьего в руке цветок, не хватило картошки.
Спрыгнул с дерева, подошёл.
– Спасибо, Серёжа, нам сказали, что больше немцы не будут по нам бить.
Самый старший по- мужски пожал мне руку. Ребята отдали гостинцы. Это было и забавно и очень трогательно.
Мгновение пятнадцатое
…вспомнил случай из лета 41-го. Отступаем на Великие Луки. Догорают остатки машин, по обочинам свежие холмики могил. Бредём с Хляновым. У нас два носка на двоих. Так и идём, один сапог с носком, другой – без… Поделили. Ноги стёрты в кровь.
Мгновение шестнадцатое
Из тех дней мне больше всего запомнился концерт московских артистов, проходивший в клубе полка, в огромном, вырытом в земле котловане, который был покрыт жердями и лапником. Была тут и сцена и ряды скамеек для зрителей.
– Своё первое выступление, я посвящаю командиру первой батареи,Чистякову Сергею, – пропела она нежным голосом. И начала своё скрипичное произведение. И хотя я ничего не понимаю в подобных опусах, но лучшей музыки я не слышал никогда. Я был на седьмом небе.
– Иди, поблагодари! – тычут мне в бока друзья.
– Да иди же, – шепчет Ушаков, кулаком подталкивая, в спину.
И я пошёл по проходу, наступая на ноги зрителям. Пот течет по хребту, уши горят. Артисты затащили меня на сцену. В «зале» орут, хлопают и свистят. Что-то кричит сестренка. Такой концерт не забудешь никогда.
Казалось бы какая мелочь – дать список воинов руководителю концертной бригады, чтобы в честь кого-то исполнить песню, или написать родным солдата о том какой он храбрый, или послать письмо в райвоенкомат с просьбой помочь семье бойца. Все эти «мелочи» поднимали боевой дух воинов, несколько дней человека не покидало праздничное настроение и душевная радость.
Мгновение семнадцатое
5 апреля 1945 года мои родители получили такое письмо:
ПИСЬМО С ФРОНТА
СЕМЬЕ ОТВАЖНОГО ВОИНА МАЙОРА ЧИСТЯКОВА СЕРГЕЯ ГЕОРГИЕВИЧА
ДОРОГИЕ ТОВАРИЩИ!
Выполняя приказ Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза Сталина, наша доблестная Красная Армия очистила родную Советскую землю от немецко-фашистских мерзавцев и громит немецкого зверя в его берлоге – Германии, чтобы там окончательно добить его.
В этой героической битве Ваш брат Сергей Георгиевич показал себя храбрым и бесстрашным воином, верным сыном Советской Родины.
За отвагу и мужество, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, он награждён орденами: Александра Невского, Отечественной войны, Красной Звезды.
Мы гордимся таким воином-героем и поздравляем Вас с высокой Правительственной наградой.
С боевым приветом к Вам
Командир части – полковник Абрамян.
***
Меня часто спрашивают, какой день врезался в память больше всего, самый страшный. А были они, не страшные дни, на войне?
Война и воспоминания о ней были всей моей жизнью.
Чистяков С.Г.
Воспоминания отца прислала в редакцию проекта «Наша летопись» его дочь, Зинаида Сергеевна Березникова.
Похожие статьи